Александр Сергеевич,
разрешите представиться: Маяковский.
…
Я тащу вас. Удивляетесь, конечно?
Стиснул? Больно? Извините, дорогой.
У меня, да и у вас, в запасе вечность.
Что нам потерять часок-другой?
…
Мне при жизни с вами сговориться б надо.
Скоро вот и я умру и буду нем.
После смерти нам стоять почти что рядом:
вы на Пе, а я на эМ.
(В.В. Маяковский. «Юбилейное». 1924 г.)
– И все же, неужели дело только в том, что благодарные потомки так буквально истолковали ваши слава? Как вы сами полагаете, Владимир Владимирович?
– Ну что вы, Александр Сергеевич! Я и не рассчитывал на подобную честь. Думается мне, дело здесь простое: раз дом отдыха был построен для работников искусств, стало быть, вот вам все прекрасное: вы как представитель буржуазии символизируете собою искусство старорежимное и, как выяснилось, вечное. Ну а меня, как вестника всего нового и современного, установили напротив вас.
– Да, только с тех пор ваша новизна порядком устарела, не находите? Все современное так скоротечно… А что еще один наш вестник-буревестник? Давненько мы с ним не виделись…
– Так его дальше повезли, ко МХАТовцам. Их театру тогда как раз присвоили имя Алексея Максимовича, поэтому вполне логично, что старику определили стоять в доме отдыха «РАБИС-1». Говорят, там его и водрузили на самом почетом месте. Сколько лет назад это было?
– Да уж скоро век тому. Помню, везли нас с вами и Алексеем Максимовичем на грузовике по жутко трясучей горной дороге. Была с нами еще юная дева, весьма легкомысленно одетая…
– А, спортсменка-баскетболистка? Хорошая девушка! Как не помнить? Ее ближе к морю поставили, мяч с лестницы бросать. С тех пор не видались. А как она на мне глазки строила, помните?
– Воля ваша, Владимир Владимирович, но эта наяда вас и вовсе не заметила. А вот мне она посылала весьма двусмысленные взгляды.
– Фантазер вы… А все же у нас с вами больше общего, чем кажется на первый взгляд, не находите, Александр Сергеевич?
– Вы возраст имеете в виду, батенька? Ну да, тройка с семеркой стали для нас роковыми цифрами.
– И туз – как дырка от пулевого отверстия.
– Ох, вечно вы со своими футуристическими образами… Никогда не понимал этих аллегорий.
– Нормальные образы, советские. А вот согласитесь, что не обошлось без пиковой дамы, и в вашем случае, и в моем!
– Было дело… Ох уж эти дамы! Кстати, как вам современные барышни? Я за эти годы насмотрелся на здешних красавиц. Очень хороши!
– Понятное дело, вы лицом развернуты к корпусам, можете в окошки заглядывать.
– А вам за танцплощадкой наблюдать сподручнее, тоже жаловаться грех.
– Какие жалобы? Сто лет смотрю на их песни-пляски. Юбки все короче, а прически все чуднее. Во всем теле дырки сверлят, железки вешают. Только знаете, что я вам скажу? По большому счету, ничего особенно не меняется. Старики все так же ворчат, молодежь все такая же циничная и распущенная. Что после революции, что сейчас. А вот стихи бездарные! Как можно такое петь?
– Вы что конкретно имеете в виду, мой друг?
– Ну вот прошлым летом везде пели: «До порога довела, а любви не дала». Что за мелкобуржуазное нытье, что за пошлятина?
– А вы, со своей стороны, как бы описали сию любовную неудачу?
– Я о таких неудачах сто лет назад еще писал! Вот, помню: «Гордишься ты, но ты не идеал. Сама себе ты набиваешь цену. Таких, как ты, я на х*й одевал, и, видит бог, не раз еще одену».
– Да, голубчик, у вас есть чувство прекрасного… Это мощно. Согласен с вами, молодым поэтам до нас с вами далеко. Хотя они и ссылаются на меня в своем творчестве. Вот на днях я слыхивал презабавное:
«Ayy, бич, ви гот сам пушки; пр-р, пау.
Пау-пау, попал по тушке, ха.
На мне ща две подушки. Оу да!
Бич, я висю, как молодой Пушкин, у».
Вы, коллега, случайно не знаете, что в данном контексте означает «бич»?
– Чего думать, это бич – это кнут. Так сказать, бич времени. Речь идет о проклятье нашего времени, ясен пень.
– Да? Глубокий образ. Как я сам не догадался… Только мне кажется, это слово в подобных виршах не к месту. Как и все остальные слова, впрочем. Надо признаться, раньше все-таки в стихах и песнях было больше смысла. Помните этот чудесный хор, как они пели: «широка страна моя родная, много в ней лесов, полей и рек»? И голоса такие чудесные, словно колокольчики! И дамы все в белом, платья в пол, как в старые добрые времена!
– Так это давно было, Александр Сергеевич! Еще при директоре Мордасове, в пятидесятых. Хор работников «Рабиса» – это вам не «робкие звуки роялишек»! На гастроли ездили, по всем окрестным аулам. А гармонист какой был! «Если песнь не громит вокзала, то к чему переменный ток?» Сама Зоя Николаевна, директорша, солировала. Ох и знойная женщина!
– Истинная правда. Чего было не отнять у советской власти – так это талантливых артистов. Как это у них называлось? Само-деятельность?
– Еще какая самодеятельность! Помню этих самодеятелей, такие затейники. Один вот на этой площадке рассказы читал, да все по ролям. То писателем представлялся, то композитором, то водопроводчиком. Маски натягивал – одну, другую. Веселый такой…
– Да-да. Фамилия у него такая звучная, словно небесная, божественная. Вспомнил: Райкин. Сразу понятно, откуда человек. А вот хорошие стихи я слышал от другого, с возвышенной фамилией. Сам он роста небольшого, а фамилия – ого-го! Как и голос. Вот послушайте: «А теперь реши, кому из нас с ним хуже, и кому трудней – попробуй разбери: у него твой профиль выколот снаружи, а у меня – душа исколота внутри».
– Как же, помню. У него еще хулиганского много было, забористого….
– Ну так кто ж этим не увлекался, Владимир Владимирович? Вы, например, известный кладезь исконно русского слова.
– Да и вы, Александр Сергеевич, бросьте скромничать. Тот еще проказник…
– А вот современная молодежь в этом смысле не радует. Измельчал русский язык в их устах. Все «бля» да «бля». А где, спрашивается, высокий слог? Где рифмы? Где высокий полет отечественной матерщины?
– И не говорите, Александр Сергеевич. Этот, мать его, разнэп, так народ развратил: материться разучились! И куда власти смотрят! Кстати, вы не знаете, за что сняли Иосифа Виссарионовича?
– Какого Иосифа?
– Ну на воротах при входе огромный портрет висел, весь лампочками светился. Люди смотрели – радовались. И боялись! Порядок был, культура была. Плевали в урны, а не соседу на ботинки.
– Так это когда было! Когда мы еще «РАБИС» назывались. Потом – помните? – нас переименовали в «Чайку», тогда и портрет заменили на другую вывеску. Не знаю, чем им ваш Иосиф не угодил… А потом и вовсе мы стали «Буревестником», это, надо думать, чтобы нашему собрату по перу господину Пешкову приятно было. Он нынче на первом отделении «Буревестника», а мы с вами на втором.
– Я, Александр Сергеевич, тревожные новости слышал: что нет больше никакого первого «Буревестника».
– Как это – нет?
– Разворовали. По кирпичику растащили, а самого Алексея Максимовича с постамента скинули и кому-то на дачу утянули: как пресс, капусту квасить.
– Какое злодейство! И что же осталось на прежнем месте?
– Люди говорят – ничего. Говорят, там какая-то хиросима. Что такое – не знаю, но думаю, ничего хорошего.
– А я вот такое слышал: на третьем отделении «Буревестника» вашего вождя скинули с пьедестала. Волейбольной сеткой обмотали и на землю повалили. Только правда ли это?
– А вот это империалистическое наглое вранье, Александр Сергеевич! Наш вождь и учитель жил, жив и будет жить! И горе тому, у кого поднимется рука запятнать его образ! Надо ж такое придумать: волейбольной сеткой!
– Да, вожди меняются, идеи тоже, а глупость и жестокость, по-видимому, неистребимы. Я уже сто лет наблюдаю, как люди строят светлое будущее. Был момент, когда, казалось, они этого достигли. Но не успело будущее стать настоящим – как его принялись усердно рушить и создавать новое, прямо противоположное прежнему идеалу. Потом и это им не понравилось. Все пришло в упадок…. И вот опять: копошатся, хлопочут, суетятся. К чему все это? Чего хотят достичь?
– Я, признаться, тоже об этом задумываюсь. Было военное время, трудности, лишения. Врагов перестреляли, жизнь вроде бы наладили. Откуда ни возьмись – новые враги, новые беды… Почему так? И когда наступит счастье для всех? Да и что для них означает это счастье?
– Из их разговоров не поймешь. Я вот слушаю тех, кто подходит фотографироваться со мной – селфи это у них сейчас называется – и никак в толк не возьму: что для них главное? Айфоны, тик-токи, майнкрафты, биткоины… абракадабра какая-то, сплошь иностранщина! А ценности-то какие?
– А бог их знает. Мне вот знаете, что запомнилось?
– Что, Владимир Владимирович?
– Припоминаете, был вокруг нас с вами цветник, розарий прекрасный?
– Ну как не помнить? Такого разнообразия роз я и при жизни не видел. Всех цветов, всех сортов… И достойную даму, тетю Симу, что за цветами ухаживала, как забыть? Такая маленькая, шустрая, все местным ребятишкам уши крутила, чтобы клумбы не топтали.
– Да, отдыхающие сюда приходили любоваться…
– Сидели на лавочках, вдыхали божественный аромат… А вы это к чему, коллега?
– А вот к чему. Подошла ко мне как-то барышня в белой юбочке, с теннисной ракеткой. Красавица! «Размяк характер, все мне нравится. Талия – кубок, ногти – в глянце. Крашеные губки….»
– Владимир Владимирович, вы не увлекайтесь собственными строчками. Давайте ближе к делу.
– В общем, хорошая барышня. Спортивная, складная. Сама как роза из нашего цветника. И, главное, издалека видно: моя поклонница. На вас и не взглянула, сразу – ко мне. Руку мне на плечо положила, смотрит на меня вдохновенно. И начала читать.
– Что именно?
– А вот что: «Вы любите розы? А я на них срал. Стране нужны паровозы, нам нужен металл! Товарищ! Не охай, не ахай! Не дергай узду! Коль выполнен план, посылай всех в …» ну и так далее.
– Что ж вы прервались? Далее там продолжение было: «Не выполнил – сам иди на…»
– Александр Сергеевич, вы-то хоть не мучьте!
– В чем же мука, голубчик?
– Да больно мне стала, что она именно это прочитала. Смотрит влюбленными глазами и читает… нет, чтобы выбрать «А вы ноктюрн сыграть могли бы на флейте водосточных труб?» Кругом красота, розы, а она: «Сам иди нах…» Такой диссонанс. Обидно! Я же не железный!
– Вы на данном этапе каменный, Владимир Владимирович. И я лично полагаю, что ваша обида не столь значительна. Девушка выразила чувство к вам вашими же строками. Романтично. Хотите, я вам про другую обиду расскажу? Про настоящую!
– Кто же вас так задел, Александр Сергеевич?
– Ну, не совсем меня. Но, выходит, и меня тоже. Никак забыть не могу, хоть уже лет семьдесят прошло. Мальчика обидели, маленького, лет семи-восьми.
– Кто посмел? Враги? Интервенты?
– Нет, весьма приличная женщина. Артистка. Да вы ее знаете, наверное, она проживала в корпусе за моей спиной. Там потом директор Мордасов жил с семьей.
– И как артистка обидела мальчика? Что за мальчик?
– Местный мальчик, из Вишневки. Босой, все лето в одних трусах. С веснушками. Он в горах черепах ловил и отдыхающим продавал. Маленькие черепашки ценились больше: десять рублей на штуку. А большие – по пять.
– Это какими же деньгами, Александр Сергеевич? До реформы еще?
– Конечно, до реформы. Это было когда портрет Сталина с лампочками еще с ворот не сняли.
– Так при чем здесь черепахи?
– А вы знаете, как тяжело их в горах ловить? Вот рано утром они все спускаются с вершины на водопой. А после обеда идут обратно в гору, в свои норы. Надо затаиться в кустах и стоять тихо-тихо, как изваяние, ни одного звука не издать. И долго стоять. Вдруг слышишь в траве: шур-шур-шур. Стоишь, дыхание затаив, а то, если черепаха услышит – спрячется и не найдешь ее. И вот, когда шур-шур совсем рядом – стрелой бросаешься в траву, к тому месту, откуда звук, руками туда, а там…
– Что?
– Гадюка, вот что! Чуть не укусила! И снова стоишь, подстерегаешь.
– Но оно того стоит. Десять рублей за маленькую черепашку – хорошие деньги.
– Конечно, мать будет рада. Хорошая прибавка к зарплате. К школе можно ботинки купить, да и на рубашку хватит.
– Откуда вы это все знаете, Александр Сергеевич?
– Как откуда? От мальчика. Он здесь стоял и вытирал слезы. Специально в кусты залез, чтобы никто не видел его обиды. Ему тетенька сказала: «Мальчик, принеси мне черепаху. А я тебя отблагодарю.» Он и пошел в горы. Три дня ловил, пока не повезло: попалась маленькая, хорошенькая, как она заказывала. Он, радостный, принес свою добычу этой женщине в корпус.
– Ну и? Она не заплатила?
– Заплатила. Дала ему пачку вафель.
– А он?
– Сказал «спасибо». И ушел сюда переживать. И я с ним переживал. Такое разочарование! «Мой путь уныл. Сулит мне труд и горе грядущего волнуемое море».
– Дражайший Александр Сергеевич, неужто это ваше самое горькое переживание за прошедший век? Тогда вы счастливчик. Ведь было много настолько мерзкого, что и думать не хочется! Голод, репрессии, война, воровство, бандитизм, коррупция, обман, предательство, застой, упадок морали и нравственности, развал страны, новые войны… Разве вы, кроме этой черепахи, ничего более печального не заметили?
– Конечно заметил, голубчик. И хорошее тоже заметил: трудовой энтузиазм, героизм, боевые подвиги, преданность идеалам, сопереживание, дружба и любовь, благородство, глубокое духовное и нравственное начало, которое никакими айфонами не истребить…
– Ну и каков ваш вердикт? Что ждет людей в будущем?
– А вот это пока не ясно. Одно могу сказать: на данный момент человечество само себе объявило войну, и чем она закончится – очень трудно прогнозировать. Хорошо, если люди одумаются и перестанут уничтожать себя. Им надо вспомнить, что они – творение бога, а не придаток к созданному ими же искусственному разуму. Они забыли о душе, а душа может этого не простить. И тогда произойдет трагедия для всей планеты и всего рода человеческого. Но пока ее можно избежать.
– Посмотрим, Александр Сергеевич. Поговорим об этом с вами еще через сто лет.
– Конечно, Владимир Владимирович. Ведь, в отличие от остальных, времени у нас в запасе – вечность. У меня даже вот такие строчки сложились, послушайте:
Я приветствую вас так сердечно,
Стиснул больно, простите, родной.
Впереди у нас целая вечность.
Нам не грех потерять час-другой.
Время нас развело на полвека,
Понесло в благодатных лучах.
Наши души свела дискотека
На морском побережье в Сочах.
Не пришлось нам при жизни встречаться.
Сколько есть неразобранных тем!
Бюсты могут безмолвно общаться
Я на Пэ, вы – напротив, на эМ.
16 мая 2022.
АГ
