ИРОНИЯ В ПОЛИТИКЕ: НАПАДЕНИЕ И ЗАЩИТА

А.А. Горностаева
Московский государственный лингвистический университет
ИРОНИЯ В ПОЛИТИКЕ: НАПАДЕНИЕ И ЗАЩИТА
Аннотация. Статья посвящена рассмотрению функций иронии в современном политическом дискурсе. Особое внимание уделяется таким функциям, как нападение и защита. Анализ проведен на материале высказываний британских, американских и российских политиков.
Abstract. The article is devoted to the functions of irony in modern political discourse. The main attention is paid to such functions as attack and defense. The analysis is based on the speeches of British, American and Russian politicians.
Ключевые слова: ирония, политический дискурс, функции, нападение, защита.
Key words: irony, political discourse, functions, attack, defense.

Введение
В современной политической лингвистике вопрос о допустимости иронии и юмора находится в стадии обсуждения. В конце прошлого столетия в отечественной науке появилось понятие «политический юмор» [Дмитриев 1996], основная функция которого в дальнейшем была определена как осуществление желания человека уйти от неприятной ему реальности, освободиться не только от внешней цензуры, но прежде всего от внутреннего цензора, от страха перед авторитарным запретом, перед властью [Иванюшкин 2006]. Современные исследователи юмора и иронии отмечают большое значение этих явлений в жизни современного общества, а также возрастающий интерес к ним как к научным объектам [Bilig 2005]. Лингвисты говорят о них как о риторических приемах, которые помогают справиться с разнообразными сценариями – от предвыборной кампании до сложных и не всегда гладких интервью с журналистами [O’Connell, Kowal 2005], ирония и юмор рассматриваются как оружие в межличностном общении между различными типами участников, которым наиболее искусно владеют умелые и харизматичные ораторы: “Laughter and irony are two other interpersonal weapons that are commonly used in relations with different types of interlocutors, especially among the more skillful and charismatic politicians” [Arroyo 2010: 417].
Ирония наиболее эффективна в конфликтных жанрах политического дискурса, таких как парламентские или предвыборные дебаты [Arroyo 2010]. Ироничный оратор вызывает больше симпатии, чем его лишенный иронии оппонент, благодаря своему умению критиковать, пародировать и высмеивать.
Целью данной работы является рассмотрение таких функций иронии в политическом дискурсе, как нападение и защита, на материале высказываний британских, американских и российских политических деятелей.
Функции иронии в современном политическом дискурсе
Прагматическое воздействие иронии отличается двойственным характером: c одной стороны, она обеспечивает возможность для выражения негативного отношения к адресату или предмету речи в завуалированной, скрытой форме, для дискредитирования оппонента, при этом соблюдая рамки, установленные этикетом и максимами вежливости и такта; с другой стороны, ирония может создать особую позитивную психологическую атмосферу, располагающую коммуникантов к взаимодействию и сотрудничеству [Храмченко 2009]. Ирония служит эффективным тактическим приемом реализации коммуникативной стратегии, способствуя, при адекватном ее использовании, осуществлению коммуникативной цели и реализации намерения автора, а при неадекватном использовании – уклонению от исходной коммуникативной цели.
Ирония занимает все более важное место в имидже государственного деятеля современности. Следует отметить, что речевые портреты современных политиков формировались под влиянием культурно-исторической обстановки и требований, предъявляемых аудиторией. Они в корне отличаются от манеры политического дискурса прошлого. Исследователи отмечают, что переворот в стиле общения политика с аудиторией совершили американские президенты Джон Ф. Кеннеди, Рональд Рейган, Билл Клинтон. Их манера политического выступления отличалась свободной непринуждённостью, позицией равенства с аудиторией, а лексико-прагматические характеристики их выступлений максимально приблизились к разговорной общеупотребительной речи, утратив стилевую принадлежность политического выступления к профессиональному сленгу [Young 2007]. В настоящее время эта тенденция развивается и демонстрирует все новые проявления.
Принимая во внимание роль и место иронии в современном политическом дискурсе, представляется возможным классифицировать ее функции в соответствии со следующими противоположными тенденциями:
А. Парадигма «взаимодействие»: нападение – защита.
Б. Парадигма «дистанция»: сближение – дистанцирование.
В. Парадигма «самовыражение»: самовозвышение – самопринижение.
Г. Парадигма «конфликтность»: сглаживание конфликтов – обострение конфликтов [подробнее см. Горностаева 2018].
Поскольку ирония – явление противоречивого характера, эти пары, хотя и содержат противоположные друг другу элементы, создают единое целое. В этом заключается многоплановая и труднообъяснимая природа иронии.
В данной работе будет рассмотрена парадигма «взаимодействие», полюсами которой являются нападение и защита.
Ирония и нападение
Агрессивную сторону иронии отмечают многие исследователи, такие как: О.П. Ермакова [2005], И.А. Шаронов [2004], L. Hutcheon [2005], А.А. Горностаева [2014, 2017] и др. Ирония, выполняющая функцию нападения, часто остросоциальна, направлена на акцентирование недостатков общественного устройства и сходна по функциям с сатирой, обличающей и клеймящей. Традиционно ирония использовалась как оружие, направленное доминирующей стороной против подавляемого оппонента, чтобы указать ему его место: “irony’s transideological nature has meant that it has often been used as a weapon of dominant cultures to keep the subservient in their place” [Walker 1990: 22]. Ирония – это оружие презрения, часто более действенное, чем прямое обвинение. Такая ирония призвана провоцировать и обвинять.
Обратимся к примерам.
Критическая ироническая метафора в адрес оппонентов весьма эффективно используется в речах политиков для дискредитации своих противников. Так, Дэвид Кэмерон называет Гордона Брауна аналоговым политиком в эпоху цифровых технологий (analogue politician in a digital age) [http://www.telegraph.co.uk/news/politics/10683210/Meme-too-David-Cameron-wades-into-Twitters-war-of-the-wags.html], подчеркивая его устаревшие и недальновидные взгляды; актер и комментатор Дэвид Митчелл сравнивает политика Эда Миллибанда с мороженым, лишенным вкуса или даже с дурным вкусом: unflavoured… or evil-flavoured [YouTube. David Mitchell on tax avoidance, 20.02.2015], намекая на несоответствие его обещаний истинным намерениям.
Высказывание Дэвида Кэмерона Too many twits might make a twat [http://www.telegraph.co.uk/news/politics/10683210/Meme-too-David-Cameron-wades-into-Twitters-war-of-the-wags.html], основанное на игре слов и содержащее обсценную лексику, содержит резкую критику политиков-любителей социальных сетей.
Во время предвыборных дебатов в США в 2016 году ирония в функции агрессии использовалась повсеместно. Один из примеров – высказывание Дональда Трампа о Хиллари Клинтон: You’ll notice Hillary’s not laughing. That’s because she knows the jokes and all the jokes were given to her before the dinner by Donna Brazile [YouTube. Al Smith dinner, 20.10.2016]. Говоря о том, что Хиллари Клинтон не смеется, потому что все шутки были даны ей заранее, Трамп подчеркивает неумение своего оппонента мгновенно реагировать и понимать юмор, а также делает упор на том, что сценарий дебатов проработан заранее спичрайтерами госпожи Клинтон.
На российской политический арене язвительные иронические высказывания также популярны. Например: блондинка в шоколаде (В. Соловьев – о К. Собчак) человек с доброй улыбкой и усами как у Сталина (К. Собчак – о П. Грудинине); последняя гастроль артиста (П. Грудинин – о В. Жириновском, в очередной раз баллотирующемся в президенты), не надо «Дом 2» сюда приводить (В. Жириновский – о К. Собчак). [YouTube. Дебаты. Лучшие моменты и скандалы. 10.03.2018]; плохой лживый Золушок (А. Навальный – о депутате от «Единой России», у которого обнаружилось поместье во Франции); старик Обещалкин (А. Навальный – о политике, не держащем своего слова) [Цит. по: Строителева 2016].
Все эти высказывания содержат ироническую подоплеку, насмешку и критику и рассчитаны на подготовленную аудиторию, владеющую фоновыми знаниями и обладающую экстралингвистической информацией.
Для защиты от агрессии политических противников также может использоваться ирония, как одно из наиболее эффективных средств.

Ирония и защита
Одна из наиболее важных функций иронии – защитная. Умелые ораторы знают, как уклониться от неприятной темы, ответить на критику или предотвратить ее, при этом сохранив лицо. Самоирония играет при этом важную роль.
Так, в ходе беседы с американским комментатором и шоуменом Дэвидом Леттерманом министр иностранных дел Великобритании (в прошлом мэр Лондона) Борис Джонсон мастерски обходит сложные вопросы:
Letterman. Is there a possibility of being Prime Minister?
Johnson. I think that is vanishing. I have a much better chance of being reincarnated.
Letterman. But you could if you wanted.
Johnson. I could be president of the United States. I was born in New York. I try to conceal it from the citizens of London [YouTube. Mayor of London Boris Johnson on David Letterman. 25.02.2014].
Говоря о том, что у него больше шансов на реинкарнацию, чем на пост премьер-министра, Джонсон переводит в шутку вопрос о своем политическом будущем. Поскольку интервьюер продолжает настаивать, он, опять же с помощью иронии, уводит тему в другую плоскость и надевает ироническую маску хитреца, публично признаваясь, что скрывает от жителей Лондона, что был рожден в США, поэтому теоретически имеет возможность стать президентом этой страны.
Этот остроумный политик использует самоиронию и для того, чтобы предотвратить возможную критику. Известный своими резкими выпадами, Джонсон заявляет в приветственной речи, обращенной к гражданам Манчестера, что он еще не успел оскорбить их город, но собирается сделать это: It’s absolutely wonderful to be here in Manchester – one of the few great British cities I have yet to insult [YouTube. Tory Party conference: Boris Johnson’s funny bits, 5.10. 2009]. Таким образом, любая критика его поведения становится бессмысленной.
Умение сохранить лицо важно, когда прогнозы политика не сбываются, и ему приходится оправдываться перед публикой за свою недальновидность. В такой ситуации оказался Барак Обама, поддерживающий в предвыборной борьбе 2016 года Хиллари Клинтон и выражающий уверенность в ее победе. Когда Клинтон, неожиданно для многих, проиграла, Обама использует иронию для утешения граждан: I said to the American people, regardless which side you are on in the election, regardless whether your candidate won or lost, the sun would come up in the morning. And that’s one bit of prognosticating that actually came true. The sun is up [YouTube Watch President Obama speak on Trump presidential victory, 9.11.2016]. Ирония в данном случае функционирует в механизме открытия очевидного («Вне зависимости от того, кто победит на выборах, солнце взойдет в любом случае»), и это помогает политику не потерять лицо и оправдать свою позицию («Этот прогноз сбылся – солнце взошло»).
Ирония в защитной функции достаточно часто используется и российскими политиками. Потребность в ней остро чувствуется именно сейчас, когда необходимо комментировать санкции Запада. Так, реагируя на вопрос о возможной изоляции России президент В.В. Путин иронически говорит: Да у них моторесурса и бензина не хватит, чтобы все наши границы объехать. Какая изоляция такой страны, как Россия? [Инвестиционный форум «Россия зовет», 12.10.2016]. Ироническая реплика главы государства вместе с защитной функцией содержит насмешку, вызывающую в памяти аллюзию о моське, лающей на слона. Такой механизм – сочетание защиты и нападения = весьма продуктивен в современной политической речи.

Заключение
В современном политическом дискурсе ирония используется наряду с другими стилистическими приемами для воздействия на собеседника, а также для поддержания интереса аудитории. Иронический политический дискурс заставляет аудиторию активно участвовать в процессе переосмысления и интерпретации информации.
Ирония в политическом дискурсе предназначена не только прямому адресату высказывания. Ее роль шире – воздействие на адресата косвенного, то есть аудиторию, которую необходимо заинтересовывать и держать в напряжении. Употребление иронии делает речь говорящего более яркой, образной, усиливает эффект сказанного. Ироничность является отличительной чертой умелого оратора.
Ирония выполняет ряд функций. Одной из важных парадигм прагматического значения иронии представляется дихотомия нападение – защита, которая играет важную роль в установлении имиджа оратора, передаче отношения к оппоненту или обсуждаемому вопросу, сохранении лица. Ирония дает возможность говорящему самовыразиться и самоутвердиться, а также оказать влияние на собеседника и аудиторию, достичь желаемого результата.

Литература
1. Горностаева А.А. Ирония в политическом дискурсе: агрессия или развлечение? // Вестник РУДН, серия «Лингвистика», №3 2014, C. 64-74.
2. Горностаева А.А. Двоякая природа иронии в политическом дискурсе: инструмент агрессии и способ оптимизации отношений // Ученые записки Национального общества прикладной лингвистики (НОПриЛ). №3(19). Москва, 2017 С 24-30.
3. Горностаева А.А. Прагматика иронии в современном политическом дискурсе (на примере русского и английского языков) // Филология и культура №2(52) 2018. С.24-30.
4. Дмитриев А.В. Социология юмора. – М.: Издательство РАН, 1996.
5. Иванюшкин А. А. Политический юмор как фактор взаимодействия общества и власти. Дисс. … канд. полит. наук, 2006. [Эл. ресурс. http://cheloveknauka.com/politicheskiy-yumor-kak-faktor-vzaimodeystviya-obschestva-i-vlasti#ixzz3WTRkqVnG] (дата обращения: 21.05.2018).
6. Ермакова О.П. Ирония и ее роль в жизни языка. – Калуга, КГПУ им. К.Э. Циолковского, 2005. – 204 с.
7. Строителева М.С Лексические средства выражения авторского “Я” в публицистике Алексея Навального. [Эл. ресурс. http://www.scienceforum.ru/2016] (дата обращения: 04.09.2018).
8. Храмченко Д.С. Ирония как средство активизации синергийных процессов прагма-семантической самоорганизации английского делового дискурса. // Вестник Самарского государственного университета №67, 2009. С.175-180.
9. Шаронов И.А. Приемы речевой агрессии: насмешка и ирония // Агрессия в языке и речи. Сборник научных статей/ Под ред. И.А. Шаронова. М. РГГУ, 2004. – С. 38-53.
10. Arroyo J.L. Interpersonal issues in political discourse. Interpersonal Pragmatics. Handbook Ed. by Locher, Miriam A. / Graham, Sage L. 2010. P.405-434.
11. Bilig M. Laughter and ridicule. Towards a social critique of humour. Nottingham Trent University, Sage Publications, UK, 2005. 273 p.
12. Hutcheon L. Irony’s Edge. The Theory and Politics of Irony/L.Hutcheon. – New York: Routledge, 2005. – 248 p.
13. O’Connell D.C., Kowal S. Laughter in Bill Clinton’s My Life 2004 interviews // Pragmatics 15(2–3) 2005: P. 275–299.
14. Walker N. Feminist Alternatives: Irony and Fantasy in the Contemporary Novel by Women, Jackson and London: University Press of Mississippi, 1990.
15. Young S. Political and Parliamentary Speech in Australia. Parliamentary Affairs, Vol. 60 No. 2, 2007, P. 234–252.
Видеоресурсы
[http://www.telegraph.co.uk/news/politics/10683210/Meme-too-David-Cameron-wades-into-Twitters-war-of-the-wags.html]
[YouTube. David Mitchell on tax avoidance, 20.02.2015]
[http://www.telegraph.co.uk/news/politics/10683210/Meme-too-David-Cameron-wades-into-Twitters-war-of-the-wags.html]
[YouTube. Al Smith dinner, 20.10.2016]
[YouTube. Дебаты. Лучшие моменты и скандалы. 10.03.2018]
[YouTube. Mayor of London Boris Johnson on David Letterman. 25.02.2014]
[YouTube. Tory Party conference: Boris Johnson’s funny bits, 5.10. 2009]
[YouTube Watch President Obama speak on Trump presidential victory, 9.11.2016]
[Инвестиционный форум «Россия зовет», 12.10.2016].
Для цитирования: Горностаева А.А. Ирония в политике: нападение и защита // Язык. Культура. Перевод. Сборник материалов всероссийской научно-практической конференции (МГИМО, 20 февраля 2019). С. 26-35.

Ирония в дискурсе британских и американских политиков / Российский совет по международным делам / аналитика и комментарии / экспертные колонки, 1 апреля 2019

А. Горностаева. Ирония в дискурсе британских и американских политиков // Российский совет по международным делам / аналитика и комментарии / экспертные колонки, 1 апреля 2019. https://russiancouncil.ru/analytics-and-comments/columns/culture/ironiya-v-diskurse-britanskikh-i-amerikanskikh-politikov/

Политическая коммуникация, механизмы ее осуществления, языковые средства, используемые в ее процессе, привлекают все большее внимание исследователей — политологов, культурологов, лингвистов. Центральными понятиями политической коммуникации являются личности участников общения и способы убеждения. Цель политического дискурса — борьба за власть, одним из средств которой является язык.
Политический дискурс в настоящее время приобретает все более широкое толкование. Его понимание тесно связано с характеристиками политики как социального явления. Политика ассоциируется с активными социальными действиями, с принятием решений, с категорией гегемонии, мощью и силой. Политика — сфера принятия решений, активных действий в мире и в обществе… категория гегемонии… политика — это власть, сила и воля [14]. Соответственно, дискурс политики наделен теми же особенностями.
Сторонники критического дискурс-анализа (речь идет о Т. Ван Дейке, Р. Водак, Н. Фэрклафе и др.) утверждают, что наряду с влиянием политической ситуации на политический дискурс, существует и обратная связь — дискурс формирует политику и определенным образом влияет на изменение обстановки в мире [26]. Поскольку политическое общение всегда связано с определенной идеологией [10], критический дискурс-анализ имеет большое значение для определения роли языка, который используют политики в своих интересах и для защиты от манипуляции.
Ирония — одно из часто используемых языковых средств. Ее функции и механизмы разнообразны и во многом определяются коммуникативным контекстом, экстралингвистической ситуацией, типом отношений между автором и адресатом. Использование иронии во многом зависит от культурной и языковой картины мира и коммуникативных ценностей участников коммуникации.
Культурная картина мира и коммуникативные ценности

Поскольку британская и американская культура относятся к индивидуалистическим (в отличие от русской, коллективистской культуры), их коммуникативные ценности во многом совпадают. Тем не менее существуют и различия, которые находят свое отражение в языке в целом и в моделях функционирования иронии в частности.
Среди основных ценностей английской культуры исследователи чаще всего выделяют индивидуализм, рационализм, независимость, прагматизм, соревновательность, равенство, традиционализм, толерантность. Отмечается, что наибольшее влияние на особенности английского поведения и стиль коммуникации оказывают дистантность (или автономия личности) и равенство [5].
Среди американских коммуникативных ценностей первенство принадлежит ассертивности — преследованию своих интересов без ущерба для партнера по общению [12], уверенности в собственных силах и в будущем. Ценятся соревновательность, личный успех, независимость и напористость [15]. Распространенные лозунги, являющиеся девизом для воспитания американского характера, — «go and get it» («иди и добейся этого»), «just do it» («просто сделай это») — отражают американский взгляд на мир и место человека в нем. Имеют значение и такие ценности, как прагматизм, рационализм, равенство, позитивизм. Американцам в меньшей степени (по сравнению с британцами) присуща скромность. В отличие от англичан, они не умалчивают своих достижений. Там, где британец предпочтет использовать недосказанность, американец, скорее, выберет преувеличение, привлекая внимание к собственной персоне и заслугам.
Даже знаки невербального общения, как, например, улыбка, выполняют различные функции в британской и американской культурах. Если у англичан распространена вежливая социальная улыбка, сигнализирующая окружающим об отсутствии враждебных намерений [5], то широкая американская улыбка — способ заявить о себе, продемонстрировать хорошую работу своего дантиста, засвидетельствовать свое благополучие, надежность, уверенность [1].
Географическое расположение Великобритании и США накладывает свой отпечаток на систему мировосприятия англичан и американцев. Обе страны расположены обособлено. Островное положение территории, на которой проживает англосаксонский этнос, выражается в поведенческих и психологических установках англичан (речь идет о межличностной и персональной дистанции). Оно также находит воплощение в языке — особую значимость приобретает лингвоспецифический концепт privacy (приватность) и связанный с этим целый ряд явлений, в частности, стратегии негативной вежливости, или вежливости отдаления [5]. Одной из основных стратегий общения у англичан является защита личного пространства, сохранение лица. Языковые средства, выбираемые при коммуникации (в частности, ирония) служат для выполнения этой задачи.
Географическое положение США, занимающих большую и центральную часть континента, возвышает американцев в собственных глазах как титульную нацию и вносит вклад в формирование представления о центральном положении и важной глобальной роли. Лозунг нынешнего президента США Д. Трампа «America first» («Америка прежде всего») отражает такое представление. Что касается особенностей американской иронии, она, по сравнению с британской, более эксплицитна и агрессивна и меньше завуалирована.
Роль и место иронии в политическом дискурсе
Несмотря на то, что ирония как коммуникативный фактор свойственна многим языкам мира, лишь в некоторых культурах ее можно назвать «средством коллективной национальной самоидентификации» [2]. Исследователи английской лингвокультуры отмечают, что в британском английском «…ирония используется для формирования и укрепления языковой национальной идентичности». Ирония отражает духовную жизнь народа и является «одним из ключей к пониманию культурно-исторического становления британской национальной самобытности» [2]. В британском обществе ирония формирует и воспитывает эмоции, является фактором, регулирующим поведение. Этого нельзя сказать о других языковых культурах (например, об американской).

Политический язык отражает существующую политическую реальность, изменяется вместе с ней и одновременно участвует в ее создании и изменении. Каждый новый поворот в историческом развитии государства приводит к языковой «перестройке», создает свой лексико-фразеологический тезаурус, включающий также концептуальные метафоры и символы [11]. Политический дискурс отражает специфику социокультурного развития страны, что позволяет говорить о его этностилистических особенностях.
Ирония, употребленная в политическом дискурсе, заставляет реципиента переосмыслить символы и ценности культуры, подразумевает обыгрывание смыслов, интерпретацию и импровизацию. Умело использованная ирония является мощным орудием воздействия на аудиторию. Она облекает идеи в завуалированную форму, акцентирует внимание на определенной стороне обсуждаемого объекта, влияет на формирование общественного мнения и вкуса.
И ирония, и политика представляют собой манипуляцию; ирония — языковая манипуляция, политика — манипулирование общественным сознанием. И та, и другая преследуют определенную цель — ирония используется как средство достижения намерения автора (т.е. для создания определенного эффекта), целью политики является достижение и удержание власти. Также наблюдается много схожего в функциях иронического и политического дискурса. Немаловажна общая для политики и иронии стратегия деления на «своих» и «чужих» (в политике это «наши» — «не наши», в ироническом дискурсе это те, кто понимает иронию, и те, кому она недоступна).
Ироничные высказывания британских и американских политических деятелей
Взаимосвязь коммуникативных ценностей культуры с механизмами построения иронических и юмористических высказываний и функций, выполняемых ими, можно проследить на примерах.
Так, одна из наиболее важных стратегий — сохранение лица — соблюдается при помощи иронии в речи М. Тэтчер на церемонии открытия памятника ей в 2007 г.: «Я бы предпочла железный, но и бронзовый сойдет. Он не поржавеет. И голова не отвалится». Для представителя британской культуры ситуация, в которой оказалась М. Тэтчер, весьма затруднительна. У англичан не принято признавать и высоко оценивать собственные заслуги, а произносить пафосные речи на церемонии, посвященной самому себе, считается дурным тоном. Поэтому единственный выход скрыть смущение — ирония и самоирония. М. Тэтчер использует также ироническую игру слов, говоря о железном памятнике как о более предпочтительном варианте, намекая на свое прозвище (iron lady — железная леди).
И ирония, и политика представляют собой манипуляцию; ирония — языковая манипуляция, политика — манипулирование общественным сознанием.
Ирония помогает отразить и предотвратить нападение оппонентов. Так, фраза бывшего министра иностранных дел Великобритании Бориса Джонсона направлена на предотвращение возможной критики: «Как замечательно быть здесь, в Манчестере — одном из немногих городов, где я еще не успел никого оскорбить». Политик, известный своими экстравагантными и резкими высказываниями, часто вызывает недовольство аудитории и знает об этом. Б. Джонсон открыто признает свой образ человека, постоянно обижающего кого-либо в своих речах. Ирония в данном предложении выступает с превентивной функцией и призвана защитить автора от возможных негативных комментариев.
При ответе на вопрос интервьюера о возможности стать премьер-министром Б. Джонсон иронически утверждает, что у него больше шансов на реинкарнацию. Эта шутка позволяет говорящему сохранить лицо и в то же время закрывает обсуждение щекотливой темы. Насмешка над политическими оппонентами завуалирована и требует фоновых знаний для ее расшифровки: «Здесь надо вставить шутку, как сказал бы Джереми Корбин». То, что это высказывание является ироническим, поймет лишь посвященный адресат, знакомый с речами лидера лейбористов Джереми Корбина, дискурс которого отличается предельной серьезностью и отсутствием юмора. При наличии этих фоновых знаний становится понятной насмешка со стороны Бориса Джонсона.
Искусный британский оратор Дэвид Кэмерон мастерски владеет иронией и употребляет ее для защиты: «Если вы видели мои фотографии на пляже в Корнуэлле этим летом, вы знаете, что у меня есть живот (перен: есть силы, задор), чтобы сражаться». Д. Кэмерон использует ироническую игру слов, говоря о том, что у него «есть живот» (в буквальном смысле, это подтверждают фотографии на пляже), в то же время имея в виду и переносный смысл (I’ve got the stomach for the fight — у меня есть решимость, намерение бороться). Политик предупреждает возможные негативные комментарии о своей внешности и обращает недостатки в достоинства, используя самоиронию.
Ирония в функции насмешки и агрессии часто используется в американском политическом дискурсе для критики оппонентов: «Знаете, я хочу сказать кое-что о Трампе. У него нет опыта, чтобы стать президентом, но, справедливости ради, стоит заметить, что он провел долгие годы, встречаясь с мировыми лидерами. Это мисс Швеция, мисс Аргентина, мисс Азербайджан…».
Говоря о том, что Д. Трамп много лет встречался с первыми лицами многих стран, Барак Обама продолжает фразу язвительной иронией парадокса, называя среди этих первых лиц Мисс Швеция, Мисс Аргентина, Мисс Азербайджан. Знание экстралингвистической ситуации помогает аудитории распознать и правильно интерпретировать иронию — речь идет не о политических переговорах, а о любовных связях Д. Трампа с финалистками конкурсов красоты, которые он устраивал.

Дональд Трамп в свою очередь едко и насмешливо клеймит своего соперника в предвыборной гонке — Хиллари Клинтон: «Это первый, первый раз, когда Хиллари сидит и общается с лидерами больших корпораций, а ей за это не платят»; «Вы заметите, что Хиллари не смеется. Это потому, что она знает все шутки заранее — Донна Брэзил дала ей их до того, как обед начался»; «Как здорово быть здесь, среди тысячи замечательных людей! Я называю такое событие “небольшой обед в тесном кругу друзей”. А Хиллари скажет – самая огромная толпа, которую она когда-либо видела».
Ирония в этих фразах достаточно явно выражена, подоплека ясна даже непосвященному слушателю — Д. Трамп обвиняет Х. Клинтон в корыстности, отсутствии чувства юмора. Высказывание противопоставляет говорящего и объект иронии, помогая автору самовыразиться (то, что Д. Трамп называет «небольшим обедом в кругу близких и друзей» для Х. Клинтон — «огромная толпа») и подчеркнуть, что его поддерживает намного большее количество избирателей.
Ирония в функции нападения звучит в характеристике, данной Б. Обамой его политическому противнику: «Галилей думал, что Земля вращается вокруг солнца… Тед Круз думает, что Земля вращается вокруг Теда Круза». Ироническое сравнение своего оппонента с Галилеем, переносный смысл фразы «Земля вращается вокруг Теда Круза» создают яркий образ недальновидного, заносчивого человека, который сконцентрирован на собственной персоне.
Ассертивность и уверенность в себе звучит в словах кандидата на пост президента США Джеба Буша: «Я буду главнокомандующим, вернусь снова к делу укрепления мира на Земле… Можно аплодировать». Призыв к публике аплодировать своим планам выглядит несколько самонадеянно и содержит иронию, соответствующую коммуникативным ценностям американской культуры.
Иронию в функции нападения использует кандидат в президенты США Бен Карсон, говоря о своем сопернике в предвыборной гонке: «Если победит Хиллари, в чем я лично сомневаюсь… Это будет воплощением мечты в жизнь. Она использует полезных идиотов. Если бы я хотел развалить страну, я бы постарался увеличить национальный долг и уйти со сцены как мировой лидер». Фраза «…это будет воплощением мечты в жизнь» должна интерпретироваться в смысле, противоположном буквальному. Далее следует совет, что надо делать, чтобы развалить страну, который также воспринимается с противоположным смыслом: именно этого делать не надо (а Х. Клинтон делает, что, с точки зрения говорящего, недопустимо).
Во время предвыборных дебатов Хиллари Клинтон подвергалась жесткой критике со стороны своих соперников. Защищаться и наносить ответный удар ей помогала ирония: «Ничто не сравнится с тем, как стоять на сцене с Дональдом Трампом. Он хотел, чтобы меня проверили на допинг перед вчерашним выступлением. Мне это лестно, я действительно использую допинг. Это — подготовка».
Тактика Клинтон проста и в то же время убедительна — сначала признать обвинения, а потом, используя иронию парадокса, перевернуть смысл сказанного, одновременно противопоставив себя Д. Трампу. Подоплека ясна — Х. Клинтон готовится к выступлениям, в отличие от Д. Трампа, следовательно, она — серьезный человек, заслуживающий доверия избирателей.
***
Культуры Великобритании и США являются индивидуалистическими и исповедуют такие коммуникативные ценности как равенство, позитивизм, прагматизм, соревновательность. Приоритетное значение в британской культуре занимает такая ценность, как приватность, в американской преобладает ассертивность и уверенность в будущем.
Ирония в политическом дискурсе Великобритании и США отражает коммуникативные ценности и имеет свои особенности. В американском политическом дискурсе она в большинстве случаев призвана выражать критику оппонента, нападение, самовозвышение говорящего. Основная функция британской иронии — защита, сохранение лица, смягчение напряжения, оптимизация межличностных отношений.
Успешность иронии в политическом дискурсе определяется не только ее культурно-национальными особенностями, но и индивидуальными характеристиками собеседников. При употреблении иронии искусный оратор должен принимать во внимание тип и настроение аудитории, наличие у нее фоновых знаний, социальный уровень, гендерный и возрастной фактор. При соблюдении всех необходимых условий, при соответствии механизмов построения иронического высказывания культурным и коммуникативным ценностям говорящего и реципиентов, ирония в политической коммуникации является успешной и способствует достижению максимального эффекта.
Список литературы
1. Габриелян А.А. Языковое выражение концептов «улыбка/смех» в английском языке. Автореферат дисс… канд. филол. наук, Москва 2016. – 23 с.
2. Жирова И.Г., Епифанцева Н.Г. Ирония – «ключевое слово» в британской и французской языковых культурах // Ученые записки национального общества прикладной лингвистики. 2018. № 2 (22). С. 77-98.
3. Крысько В.Г. Этнопсихология и межнациональные отношения. Курс лекций / В.Г. Крысько.— М.: Издательство «Экзамен», 2002. – 448с.
4. Ларина Т.В. Этностилистика в ее коммуникативном аспекте// Изд. РАН. Сер. Лит. Ин. яз. 2007. Т.66 №3. С.3-17.
5. Ларина Т.В. Категория вежливости и стиль коммуникации: сопоставление английских и русских лингвокультурных традиций. – М.: Языки славянских культур, 2009. – 512 с.
6. Ларина Т.В. Англичане и русские: язык, культура, коммуникация. – М.: Языки славянских культур. 2013. – 360 с.
7. Ощепкова В.В. Язык и культура Великобритании, США, Канады, Австралии, Новой Зеландии. М. /СПб.: ГЛОССА/ КАРО, 2006. – 336 с.
8. Павловская А.В. Англия и англичане. М.: Изд-во Моск. Ун-та, 2004. – 272 с.
9. 1. Тер-Минасова С.Г. Язык и межкультурная коммуникация. М.: Слово, 2000. – 166 с.
10. Филинский А.А. Критический анализ политического дискурса предвыборных кампаний 1999–2000 гг. Дисс…. канд. филол. наук. Тверь, 2002. – 144 с.
11. Чудинов А.П. Россия в метафорическом зеркале: Когнитивное исследование политической метафоры (1991- 2001): Монография / Урал. гос. пед. ун-т. – Екатеринбург, 2001. – 238 с.
12. Beebe S.A., Beebe S.J., Redmond M.V. Interpersonal communication: relating to others. Pearson Education, Inc.. 2007, 448 p.
13. Billig M. Critical Discourse Analysis and the Rhetoric of Critique // Critical Discourse Analysis: Theory and Interdisciplinarity. Palgrave Macmillan. 2007. P. 35-47.
14. Critchley S. Ethics, Politics and racial Democracy: a History of a Disagreement.Culture Machine, vol. 4, 2002.
15. DeVito J.A. The Interpersonal Communication Book. 9th ed. Adison Wesley Longman, Inc., 2001.
16. Fairclough N. Language and power. Longman 1996. – 135 p.
17. Gouveia Carlos A.M. Critical Discourse Analysis and the Development of the New Science // Critical Discourse Analysis: Theory and Interdisciplinarity. Palgrave Macmillan. 2007. P. 47-63.
18. Graham P. Critical Discourse Analysis and Evaluative Meaning: Interdisciplinarity as a Critical Turn // Critical Discourse Analysis: Theory and Interdisciplinarity. Palgrave Macmillan. 2007. P. 110-130.
19. Hutcheon L. Irony’s Edge. The Theory and Politics of Irony/L.Hutcheon. – New York: Routledge, 2005. – 248 p.
20. Jandt F. An introduction to intercultural communication. Identities in a global community. 4th edition. Sage publications, 2004. – 464 p.
21. Lemke J. Texts and Discourses in the Technologies of Social Organization // Critical Discourse Analysis: Theory and Interdisciplinarity. Palgrave Macmillan. 2007. P.130-150.
22. Paxman J. The English: A Portrait of a People. Penguin Books, 1999. – 320 p.
23. Scollon S. Political and Somatic Alignment: Habitus, Ideology and Social Practice // Critical Discourse Analysis: Theory and Interdisciplinarity. Palgrave Macmillan. 2007. P. 167-199
24. Soussa A., Bazenga A., Antunes L. Crosscultural humour: Humour that divides, humour that unites. An introduction // Journal of Linguistics and Intercultural Education. Vol. 2/2009 No.2. University of Madeira. Editura Aeternitas Alba Julia 2009. P. 9-11.
25. Van Dijk T. A. Political discourse and ideology. 2001//www.let.uva.nl/~teun.
26. Van Dijk T. A. Society and discourse: how social contexts influence text and talk. Cambridge University Press, 2009. – 299 p.
27. Wierzbicka A. English: Meaning and Culture. Oxford: Oxford University Press, 2006.
28. Wodak R. Critical Discourse Analysis / Discourse as Social Interaction, Vol. 2. – London: Sage Publications, 1997. – P.259-284.
29. Yus F. Attaching Feelings and Emotions to Propositions. Some Insights on Irony and Internet Communication. Russian Journal of Linguistics, 22 (1), 94—107.

Review Andreas Musolff. Metaphors in Political Analysis: Discourse and Scenarios. Bloomsbury, 2016. 194 p.

Рецензия на книгу
Anna Gornostaeva
Moscow State Linguistic University
Ul. Ostozhenka, 38 Moscow Russia

Metaphors in political discourse have recently attracted the attention of many prominent scholars (Anikin, Budayev, Chudinov 2015; Budaev, Chudinov 2017; Charteris-Black 2014; Ponton 2016 etc.). Being an important and widely used expressive means, metaphor has a great impact on the course of political communication. Scholars refer to it as ‘the most relevant of the figures of speech used in political discourse” (Arroyo 2010: 416) and point to its connection with other figures of speech, such as irony and sarcasm (Charteris-Black 2014; Musolff 2017).
Metaphor is aimed at strengthening the speaker’s arguments and enhancing the interest of the audience. According to the researchers, metaphor is a kind of mirror, where national consciousness on a particular stage of development is reflected, regardless of anybody’s preferences (Budaev, Chudinov 2017). Consequently, political metaphor is a whole set of mirrors, reflecting different aspects of social life. Metaphors make it possible to depict a complicated problem as a less difficult one, single out some of its aspects, accentuating it, or, on the contrary, distracting public attention from it. Metaphors can point to possible solutions and warn against negative consequences. They reflect the peculiarities of national mentality, stereotypes and reveal conflicting issues. The meaning of metaphors lies in their captivating nature: “metaphors have the capacity to remain in the collective consciousness for a long time after they have been coined” (Arroyo 2010: 416).
The research of metaphors has a great significance. Developing the theory of G. Lakoff and M. Johnson (Lakoff, Johnson 1980), scholars state that metaphor is more than a rhetoric device, it is a cognitive process between the addresser and the addressee (Charteris-Black 2005), (Budaev, Chudinov 2017), . The character and frequency of metaphors largely depend on the recipient. They may perform different functions, forming a positive or negative attitude to its object (Musolff 2017).
In Andreas Musolff’s book “Political metaphor analysis. Discourse and scenarios” the focus is on political metaphors in their close connection with political reality. Metaphors both form the current political tendencies and appear due to existing situation. The author states that metaphors “are organized around prototypical core concepts that shade into less typical examples” (P. 37). Thus, the notion ‘domain’ is too vague to provide a sufficient grounding for metaphors. According to the author, metaphors form clusters, which group around certain political notions and trends.
Andreas Musolff suggests a scenario-oriented approach, which describes the emergence of a metaphor, defines the life and time of a metaphor scenario. The author gives a detailed analysis of the situations that lead to the creation of a new metaphor, its further development and a “complex of blending effects” (P.52). It is stated that metaphors might be “phenomena of long and short duration”, depending on the sphere they belong to and on political situation.
Some of these spheres are pointed out. For example, the author regards political conflict as war, and metaphors used in this context refer to the notions of fight and battle.
Closely connected with the war is another sphere – racism. This topic has always posed a great challenge for creating new metaphors as well as developing the old ones (P.80). Here A. Musolff recalls the “most horrific and far-reaching case of a metaphor becoming reality <… > the reconceptualization of Jewish people from a group defined as “a parasite race” in German Nazi discourse” (P.23). The metaphor is still alive. Like in Hitler’s rhetoric, which considered Jews as “parasites in the body of other peoples”, some contemporary politicians describe “immigrants as parasites”, which gives rise to impairing tolerance and raising national hatred.
Considerable attention is paid to family scenarios, which split into several groups: parent-child relationship; kinship terms (baby, children, cousins across the channel etc).; married life (couple, third partner, adultery, separation, divorce, marriage of convenience). (P.31-32).
A large group is represented by body-based metaphors, such as: the transplant of a European organ onto the British body (Financial Times 17 January 2013) (P.61), body politic, state body, collective body of the people (P.62-63). The author states, that there are heart, body and belly metaphors; moreover, nations tend to associate themselves with certain organs/parts of body, considering the whole of it to be the world. Interpretation of the nation as body metaphor is related to particular discourse traditions and rely on socially dominant scenarios. The author stresses that these scenarios are “entrenched in their discourse communities” (P.131).
There are other ways of metaphorizing nations, for example, representing them as persons. The author states that the metaphorization of a nation/state as a person goes beyond “grammar agency’ and “entails far-reaching political evaluations” (P.111).
The understanding of metaphor requires four stages: reception, semantic reconstruction, interpretation, ideological acceptance (P. 134). Both sides are engaged in the process – the speaker and the recipient, so metaphor production and interpretation is collaboration, which inevitably requires efforts of all the interlocutors.
In conclusion, Musolff expands on scenario-based approach as the one that has advantages over others, since “clusters of metaphor occurrences are related to certain political tendencies” (P.133) and are viewed in connection with the existing situation. Nevertheless, the author points out that analysis of metaphor scenarios is not a replacement but a complement to other levels of cognitive metaphor study (P. 138). The importance of this research is evident, for the communicative social and political “responsibility for any action ensuing political metaphors lies with their users and interpreters” (P.139).
Andreas Musolff’s book opens vast perspectives for further development of research on metaphors. The analyzed material is up-to-date and sets a vivid example of current political speech. The results of the study can be used in teaching rhetoric, political discourse analysis, theory and practice of the English language.

References
Anikin, Evgeniy; Budaev, Еduard and Chudinov, Anatoliy (2015) Historical dynamics of metaphoric systems in Russial political communication. Issues of Cognitive Linguistics, 3, 26-32.

Arroyo, Jose (2010). Interpersonal issues in political discourse. Interpersonal Pragmatics. Handbook Ed. by Locher, Miriam A. / Graham, Sage L. , 405-434.

Budaev, Eduard and Chudinov, Anatoliy (2017) Transformations of precedent text “Metaphors We Live by” in academic discourse. Issues of Cognitive Linguistics, 1, 60-67.

Charteris-Black, Jonathan (2005) Politicians and Rhetoric. The Persuasive Power of Metaphor. Basingstoke: Palgrave MacMillan.

Charteris-Black, Jonathan (2014) Analysing Political Speeches: Rhetoric, Discourse and Metaphor. Basingstoke: Palgrave-Macmillan.
Lakoff, George and Johnson Mark (1980) Metaphors We Live by. Chicago: University of Chicago Press.

Musolff, Andreas (2017) Metaphor, irony and sarcasm in public discourse  Journal of pragmatics [https://www.researchgate.net/publication/312546590_Metaphor_irony_and_sarcasm_in_public_discourse [accessed Jul 25 2018].

Ponton, Douglas (2014) The pragmatics of a handshake. Russian Journal of Linguistics, 4, 2014, 60—76.


Anna A. Gornostaeva – Assistant Professor at Moscow State Linguistic University, Department of translation and pedagogics, PhD (2013).
Горностаева Анна Алексеевна
Кандидат филологических наук, доцент кафедры переводческого и педагогического мастерства института непрерывного образования Московского государственного лингвистического университета.
For citation: A. Gornostaeva. Review of Andreas Musolff. 2016. Political metaphor analysis. Discourse and scenarios. Bloomsbury, 194 p. Russian Journal of Linguistics, 2019, 23 (1), 244—246.

ИДЕНТИЧНОСТЬ В СОВРЕМЕННЫХ ЛИНГВИСТИЧЕСКИХ ИССЛЕДОВАНИЯХ


ИДЕНТИЧНОСТЬ В СОВРЕМЕННЫХ ЛИНГВИСТИЧЕСКИХ ИССЛЕДОВАНИЯХ
Identity in Contemporary Linguistic Studies

Владимир Иванович Озюменко
ozyumenko-vi@rudn.university
Российский университет дружбы народов (РУДН)
(Москва, Россия)

Анна Алексеевна Горностаева
anngornostaeva@yandex.ru
Московский государственный лингвистический университет
(Москва, Россия)

Анна Степановна Борисова
borissova-as@rudn.university
Российский университет дружбы народов (РУДН)
(Москва, Россия)

Vladimir Ozyumenko
ozyumenko-vi@rudn.university
RUDN University
(Moscow Russia)

Anna Gornostaeva
anngornostaeva@yandex.ru
Moscow State Linguistic University
(Moscow Russia)

Anna Borissova
borissova-as@rudn.university
RUDN University
(Moscow Russia)

РЕЗЮМЕ
Статья представляет собой обзор научных работ современных ученых, посвященных этнокультурной идентичности и ее проявлению в языке и коммуникации. Традиционно данное понятие являлось объектом изучения философии, психологии, социологии и культурологии. В настоящее время оно заслуженно привлекает широкое внимание лингвистов, что не случайно, так как язык представляет собой наиболее существенный признак идентичности. В работе рассматриваются параметры определения этнокультурной идентичности ее структурные компоненты, среди которых выделяются аксиологический, коммуникативный и эмоциональный. Прослеживается, как данные компоненты идентичности закрепляются в языке и проявляются в речи носителей русского и английского языков. Обзор проведен на материале работ Л.И. Богдановой, А. Вежбицкой, А. Гладковой, В.В. Дементьева, Анны А. Зализняк, В.И. Карасика, Т.В. Лариной, А.Д. Шмелева, В.И. Шаховского и др.
Ключевые слова: этнокультурная идентичность, менталитет, культурные ценности, коммуникативные ценности, личность, язык

ABSTRACT
Abstract. The paper is a review of the recent studies carried out by scholars in the field of ethno-cultural identity and its manifestation in communication. Traditionally this term has been explored in philosophy, psychology, sociology and pedagogy Now it has started to attract the attention of linguists since language is the most essential component of identity. The paper considers the parameters for determining ethno-cultural identity and its structural components, amongst which axiological, communicative and emotional ones are most prominent. The paper shows how identity is embedded in language and reveals itself in the speech of native speakers of Russian and English. The review is based on the works of Bogdanova, Dementiev, Gladkova, Karasik, Larina, Shakhovsky, Shmelev, Wierzbicka, Zaliznyak, and others.

Key words: ethno-cultural identity, worldview, cultural and communicative values, personality, language.

Термин «идентичность» в этнокультурном аспекте стал употребляться относительно недавно. Традиционно в российской науке использовался термин «этническое самосознание», что подразумевало осознание личностью себя как представителя определенного этноса. На современном этапе, в эпоху глобализации и стремительного развития межкультурных связей, появилась необходимость более широкого понимания этого понятия и его глубокого и всестороннего анализа.
Изучением этнокультурной идентичности активно занимаются такие науки и сферы деятельности, как философия, психология, культурология, этносоциология, образование и т.д., каждая из которых имеет свой объект и ракурс исследования. Если философский подход концентрируется на социально-психологическом содержании на фоне исторического контекста (Лурье 1994; Мамардашвили, Пятигорский 1997), то, например, педагогика занимается проблемой формирования патриотизма и обеспечения гармоничного межэтнического общения (Громова 2012). Современная научная парадигма языкознания, основанная на антропоцентрическом подходе к языку, поставила человека в центр лингвистических исследований как личность языковую, коммуникативную, эмоциональную. Это вывело гуманитарные направления в целом и лингвистические в частности на новый уровень развития, взаимно обогащая их новыми знаниями и данными. Этничность выражается в образе жизни, ценностной и эмоциональной системах, в моделях поведения и стилях коммуникации. Все эти аспекты этничности находят отражение и проявление в языке и его функционировании. Язык дает объективные факты, которые подтверждают его взаимосвязь с культурой как на уровне языковой системы, так и на уровне узуса. В данной статье мы остановимся на таких исследовательских направлениях, как культурная семантика, этнограмматика и коммуникативная этностилистика, которые дают убедительные свидетельства того, что взаимосвязь языка и культуры носит системный характер.
С точки зрения философии, этнокультурная идентичность является сложным социально-психологическим феноменом, содержание которого составляет как осознание индивидом общности с локальной группой на основе разделяемой культуры, так и осознание группой своего единства на тех же основаниях, психологическое переживание этой общности, а также индивидуальные и коллективные формы ее манифестации. Используя известную метафору, в которой идентичность уподобляется русской матрешке (Herrmann et al. 2004), О.А. Леонтович отмечает: “Многослойность личностной идентичности, базирующаяся на сложном сочетании психофизиологических, социальных, национально-культурных и языковых различий, возрастает по мере включения человека в более крупные культурно-языковые сообщества» (Леонтович 2014: 253). Содержание этнокультурной идентичности определяется рядом разноплановых компонентов, среди которых выделяются когнитивно-психологические, чувственно-инстинктивные, рациональные и ментальные.
Любой носитель того или иного языка представляет собой языковую личность (а англоязычной литературе используется термин – linguistic identity), которая определяется как «личность, выраженная в языке (текстах) и через язык, личность, реконструированная в основных своих чертах на базе языковых средств». (СЭСРЯ). Данное понятие связано с изучением языковой картины мира, понимаемой как «исторически сложившаяся в обыденном сознании данного языкового коллектива и отраженная в языке совокупность представлений о мире, определенный способ концептуализации действительности» (Зализняк https://www.krugosvet.ru/enc/gumanitarnye_nauki/lingvistika/yazikovaya_kartina_mira.html). Эта совокупность представлений о мире, заключенных в значении разных слов и выражений, складывается в единую систему взглядов и предписаний, которая навязывается в качестве обязательной всем носителям языка (Зализняк, Левонтина, Шмелев 2005: 9). Языковая картина мира строится в основном на данных лексикологии, поскольку лексика больше, чем грамматика, связана с творческими возможностями человека, в то время, как грамматика «навязывается» системой языка (Богданова 2018б: 846). Изучение языковой картины мира является одним из способов постижения этнической идентичности.
В условиях общения языковая личность рассматривается как коммуникативная. В.И. Карасик определяет ее как «обобщенный образ носителя культурно-языковых и коммуникативно-деятельностных ценностей, знаний, установок и поведенческих реакций» (Карасик 2002: 26) и предлагает выделять три плана коммуникативной личности – ценностный, познавательный (когнитивный) и поведенческий (Там же).
Помимо коммутативной личности, исследователи говорят о необходимости выделения эмоционально-коммуникативной личности, поскольку эмоции являются «центром личности человека, в том числе центральным компонентом его коммуникативной деятельности» (Шаховский 2018: 69). По мнению В.И. Шаховского, термин «языковая личность» является неполным без эмоционально-экологической составляющей; кроме того, компонент «языковая» является, с его точки зрения, ошибочным, так как «ограничивает понимание данного термина знаниями о системе языка лишь с речевой потенцией» (Шаховский 2018: 71-72).
Не претендуя на рассмотрение всех составляющих матрешки, с которой сравнивается идентичность, в данной обзорной статье мы остановимся на ее основных компонентах, которые находят свое отражение в языке и формируются на основе корреляций «человек – культура», «человек – коммуникация», «человек – эмоции», т.е. на (1) когнитивно-аксиологическом, (2) коммуникативном и (3) эмоциональном. При этом отметим, что их выделение является условным, поскольку ценностный компонент определяет характеристики коммуникативной идентичности, которые в свою очередь проявляются, в том числе, и в эмоциональной сфере.
Закрепление языковой картины мира в семантике слов, убедительно показано в исследованиях представителей Московской семантической школы (см. Апресян 2005) и разработчиков и последователей Теории Естественного Семантического Метаязыка (см. Goddard, Wierzbicka 2014, Goddard 2018 a,b, Gladkova, Larina 2018a,b и др.). Исследования в области культурной семантики показали, что практически в каждом слове содержится культурный компонент, который фиксирует особый взгляд на мир носителей данного языка (Гладкова 2010; Зализняк, Левонтина, Шмелев 2005, 2012; Зализняк 2013 и др.). Отмечаются несовпадения таких, на первый взгляд, эквивалентных слов, как друг и friend в русском и английском языках’(Gladkova 2013: 323); честь и honor в русском и польском (Bogdanova 2017: 737); beautiful, bonito, красивый в русском, испанском и английском (Gladkova, Romero-Trillo 2014) и др. То же касается и коннотативных значений слов. Сравним некоторые примеры из русского и английского языков: иностранный (нейтральная коннотация) – foreign (негативная коннотация, ср.: чужой, чуждый, непонятный), агрессивный (негативная коннотация) – aggressive (нейтральная), индивидуалист (негативная коннотация) – individualist (нейтральная). Если в американской культуре такие характеристики человека, как ambitious (амбициозный) , aggressive (агрессивный), имеют скорее положительную коннотацию, так как они связаны с такой коммуникативной ценностью, как ассертивность – напористость, уверенность в себе, инициативность, то в русском социуме, где, напротив, традиционно ценится скромность, слова, содержащие высокую самооценку содержат отрицательные оценку (Bogdanova 2018b: 862).
Приведенные выше примеры говорят о том, что переводные словари фиксируют лишь приблизительное семантическое соответствие слов, что делает необходимым обращение к толковым словарям для более полного понимания семантики той или иной лексемы. Что касается коннотации, то, как справедливо отмечает Л.И. Богданова, словарные дефиниции часто не проясняют вопрос об оценке и содержании определяемого понятия (Богданова 2017: 729), «пометы в словарях, хотя и служат определенным сигналом оценки, но не являются точным и последовательным ее отражением» (Там же: 736). При этом отсутствие пометы не всегда говорит о том, что оценка нейтральная.
Для познания языковой картина мира того или иного народа особое значение имеет знание ключевых слов, которые дают ключ к ее пониманию (см. Goddard, Wierzbicka 1995, Wierzbicka 1997 и др.). При этом, как отмечает А.Д. Шмелев, речь не идет о понимании культуры во всей ее целостности, речь должна идти о представлениях о мире, свойственных носителям языка и культуры и воспринимаемых ими как нечто самоочевидное (Шмелев 2012: 17). А. Вежбицкая выделяет такие слова в руcской, польской, немецкой и японской культурах. Среди слов русской культуры называются, в частности, слова душа, тоска, судьба, для которых трудно найти полные лексические эквиваленты в других языках, например, в английском (Wierzbicka 1997), в то же время в английском языке есть слово privacy, являющееся концептуальной и лексической лакуной в русском языке (Wierzbicka 2006, Ларина 2009). Среди других слов, отражающих русскую языковую картину мира, исследователи культурной семантики отмечают слова общение, отношение, гости, дружба, любовь, сочувствие, терпимость, пошлость и др. (см. Зализняк, Левонтина, Шмелев 2005, 2012).
Грамматика, хотя и в меньшей степени, но также принимает участие в репрезентации культурно значимых концептов. Рассмотрение грамматики в этнокультурном ракурсе позволило выделить новое исследовательское направление – этнограмматику. Его задача заключается в реконструкции специфики культуры на основе анализа грамматических явлений и в выделении способов кодирования культурно-специфического семантического содержания в грамматике языка (Козлова 2018: 874). Основателем данного исследовательского направления по праву считается А. Вежбицкая, которая в своих работах последовательно отмечает, что каждый язык располагает своей собственной уникальной системой значений, закодированных в грамматике (Вежбицкая 1999: 46). На примере императивных, возвратных и переходных конструкций в различных языках она показывает, что в своих грамматиках (как и в словарях) языки кодируют различные конфигурации одних и тех же смыслов и утверждает, что наиболее распространенные конфигурации представляют значения, особенно важные для концептуализации мира (Вежбицкая 1999: 75). В российской лингвистике идеи А. Вежбицкой нашли развитие в работах Е.В. Падучевой (1996/2010), Л.А. Козловой (2009, 2018), Богдановой (2017, 2018 a,b) и других исследователей.
Этнокультурный подход к рассмотрению грамматических категорий и явлений позволяет выявить этнокультурные факторы, которые могли лежать в основе их формирования Так, например, Л.А. Козлова (2018) демонстрирует, как деятельностный характер англоязычной культуры влияет на выбор залоговых форм. Значимость этнокультурного фактора становится особенно очевидной при сопоставлении функционирования залоговых форм в английском и русском языках. По мнению Л.А. Козловой, развитие английского языка как языка науки, требующего точного, ясного и компактного изложения мысли, способствовало тенденции к номинативности, поскольку именно существительное служит для осуществления категоризации всего многообразия предметов окружающего нас мира, для номинации новых открываемых человеком явлений и для наименования продуктов его труда (Козлова 2009: 90). Напротив, значимость эмоционального начала в русском этническом характере лежит в основе того, что русский язык, по сравнению с английским, обладает большим количеством глаголов и, прежде всего не глаголов действия, а глаголов эмоционального состояния, которые по причине сдержанности англосаксонского этноса отсутствуют в английском языке (сердиться – быть сердитым, радоваться – быть радостным) (Вежбицкая 1999, Козлова 2009). В.И. Озюменко показывает обусловленность культурой английских модальных глаголов и особенностей их функционирования (Озюменко 2015). И.И. Милославский выдвигает идею о применении к рассмотрению русского языка такого параметра культурных различий, как контекст, на основе которого выделяются высоко контекстуальные культуры и низко контекстуальные культуры (Милославский 2019). Через рассмотрение вопроса о высокой и низкой контекстуальности применительно к русскому языку он анализирует многозначность русских слов и грамматических форм, а также те условия, в которых достигается или не достигается однозначное их понимание.
Среди культурно-специфичных слов исследователи называют слова, обозначающие в том числе и коммуникативные ценности культуры. Под ними понимаются «культурные ценности, которые оказывают решающее влияние на коммуникативное поведение, предопределяют его правила и нормы, формируют стиль коммуникации» (Ларина 2017: 68). Они играют определяющую роль в выборе коммуникативных стратегий и соответствующих языковых средств, что определяет в итоге особенности коммуникативного поведения и формирует этнокультурную коммуникативную личность со своим этнокультурным стилем коммуникации (см. Ларина 2009, 2013). В русской культуре среди таких слов – общение, дружба, сочувствие, взаимность (см., например, Гладкова 2010; Зализняк, Левонтина, Шмелев 2005, 2012). Как показывают результаты проведенных исследований, русские ценят прямоту, открытость и информативность больше, чем такт (Дементьев 2018, Ларина 2009, Wierzbicka 2002, 2011); разговор по душам, в котором можно обнажить душу больше, чем small-talk (Gladkova 2013, Дементьев 2019), открытое проявление чувств и эмоций больше, чем стратегическую эмотивность (Wierzbicka 2002, Gladkova 2013, Зализняк 2013, Ларина 2009, 2015 и др. ).
Коммуникативное поведение во многом определяется типом культуры и ее социальными параметрами – вертикальной и горизонтальной дистанцией, разнящимися в разных культурах, а также важностью зоны личной автономии. При сопоставлении таких культур, как русская, греческая, израильская, англо-саксонская, выявлены следующие закономерности: представители культур с относительно небольшой горизонтальной дистанцией более общительны, ценят солидарность, соучастие и более свободно участвуют в таких речевых актах, как просьба, совет, приглашение, критика (Blum-Kulka, House, Kasper 1989; Sifianou 1992); представители культур, для которых характерна бόльшая горизонтальная дистанция, считают вторжение в зону личной автономии недопустимым и рассматривают данные речевые действия как «угрожающие лицу» (Wierzbicka 2006, Larina 2015: 202). Вертикальная дистанция также находит свое отражение в языке. Например, в русском языке, помимо обращения на Вы, широко представлены глаголы, выражающие иерархию: «насмехаться над кем-либо», «трепетать перед кем-либо», «благоговеть перед кем-либо» (Богданова 2018б).
Важным параметром классификации культур, объясняющим многие особеннoсти языка и дискурса являются индивидуализм и коллективизм (Hofstede 1991). Кладя в основу личность и особенности ее позиционирования в обществе, исследователи предлагают называть индивидуалистические и коллективистские культуры Я-культуры и Мы-культуры, что позволяет устранить идеологические коннотации. Для представителей данных типов культур характерны различные типы социопсихологической идентичности – Я-идентичность и Мы-идентичность, соответственно (см. Ларина, Озюменко 2016; Larina, Ozyumenko, Kurteš 2017). Представители Мы-культуры ощущают себя частью группы, стараются не выделяться и не отдаляться от коллектива, в то время, как в Я-культуре ценятся автономность, индивидуальность. Эти различия особенно ярко видны при сопоставлении западных и иных культур, например, английской и русской. Несмотря на то, что в последние два-три десятилетия русская культура заметно смещается в сторону индивидуализма, что проявляется как в социальных отношениях, так и в ценностях, являющихся составной частью культуры (Larina, Mustajoki, Protassova 2017), русский язык по-прежнему дает нам много свидетельств закрепления в нем мы-идентичности русских. Так, например, в русском языке доля «мы» и «вы», в сравнении с английским языком, выше, чем доля «я». Исследователи приводят следующие примеры: Мы с другом. – My friend and I; Мы знакомы? – Do I know you?; Увидимся – See you, в которых видно, что в русской культуре «я» и другой – «ты/он» – это часто «мы», в английской же культуре человек своей индивидуальности не теряет и «я» в «мы» не превращается (см. Ларина, Озюменко 2016: 62).
Осознание человеком своего места среди себе подобных – важный этап в формировании личности и мировоззрения. Поскольку человек социален, логично предположить, что он нуждается в общении с другими, в совете, компании. Однако значимость этих факторов во многом зависит не только от психотипа личности, но и от типа культуры, к который принадлежит данный индивид. Важное значение здесь играют, как уже отмечалось, коммуникативные ценности. Эти ценности должны рассматриваться не только как компонент культуры и духовная доминанта личности, но и как объект восприятия, понимания, постижения и осмысления. Эффективное общение «не может быть обеспечено, если коммуниканты не освоили оценочно-ценностный потенциал языковых единиц, используемых во взаимодействии друг с другом» (Богданова 2017: 730). Даже самые базовые понятия, важные для всех людей, вне зависимости от культурной принадлежности, могут осознаваться по-разному. Так, например, не являются универсальными понятия вежливости, уважения, солидарности, искренности, интимности (см., например, Дементьев 2018, Ларина 2009, Sifianou 1992, Watts 2000 и др.).
Внимание к этнокультурной специфике коммуникации, изучением которой сейчас активно занимаются как российские, так и зарубежные лингвисты и лингвокультурологи, дало множество свидетельств того, что этнокультурная идентичность проявляется через речь, через способы использования языка в различных дискурсах и жанрах (см., например, Богданова 2018а, Горностаева 2018, Дементьев 2019, Ларина 2009, 2013, 2019, Леонтович 2014, Hryniewicz & Dewaele 2014, Zappettini 2014, Oishi 2014 и многие др.). Необходимость объяснения и систематизации выявленных различий подтолкнула исследователей к описанию этнокультурных стилей коммуникации (Gudykunst, Ting-Toomey 1990, House 2006, Ларина 2007, 2009), что заложило основы нового исследовательского направления – коммуникативной этностилистики.
Поскольку в коммуникации выделяются языковой и поведенческий аспекты, этнокультурный стиль коммуникации, или коммуникативный этностиль, определяется как “исторически сложившийся, предопределяемый культурой и закрепленный традицией тип коммуникативного поведения народа, проявляющийся в выборе и предпочтительности определенных стратегий и средств коммуникации (вербальных и невербальных), используемых в процессе межличностного взаимодействия» (Ларина 2009: 196). В основе его описания лежат разноплановые параметры, связанные с социокультурными, аксиологическими, социолингвистическими, психолингвистическими, лингвистическими и др. характеристиками (как количественными, так и качественными), которые позволяют выделить доминантные черты стиля коммуникации, характерного для представителей той или ной лингвокультуры (подробно см. Ларина 2009).
Данный подход к анализу и систематизации этнокультурных особенностей коммуникации убедительно доказывает, что каждый индивид, являясь отдельной личностью и обладающий своей индивидуальной идентичностью, в то же время является представителем своей этнокультурной группы и демонстрирует черты этнокультурной идентичности. В наибольшей степени они проявляются при сопоставлении различных этнических культур. Так, сопоставительные исследования наиболее конвенциональных дискурсивных практик англичан и русских позволили определить русский стиль коммуникации как более прямой, импозитивный, эмоциональный, в большей степени ориентированный на содержание, чем на форму, на статус, а не личность; для английского стиля коммуникации, напротив, характерны косвенность, недопустимость оказания прямого давления на собеседника, эмоциональная сдержанность, ориентированность на форму высказывания и на личность собеседника (Ларина 2009). Подобная стилевая вариативность не случайна, если вспомнить, что представители русской культуры ценят близость и искренность, что делает их в коммуникации более доступными и прямолинейными, в то время как важнейшей коммуникативной ценностью представителей дистантных англосаксонских культур является privacy – зона личной неприкосновенности, которая и определяет важнейшие черты английского стиля коммуникации и дискурса в целом (см. Ларина, Озюменко 2017).
Рассматривая эмоциональную составляющую языковой личности, В.И. Шаховский утверждает, что любая языковая личность фактически является коммуникативной личностью, а так как коммуникация невозможна без участия эмоциональных переживаний темы, контента и отбора языковых/стилистических средств в процессе общения, языковая личность, как правило, всегда является эмоциональной коммуникативной личностью (Там же), что подтверждают многочисленные исследования в области коммуникации и эмотиологии (см, например, Шаховский 2015; Alba-Juez & Larina 2018, Mackenzie & Alba-Juez 2019 и др.)
Мы полностью разделяем данную точку зрения, поскольку рефлективные процессы, связанные с самоидентификацией личности, невозможны без эмоциональной составляющей. Так как каждый язык образует, по словам А. Вежбицкой, свою «семантическую вселенную», то эмоции, передаваемые тем или иным языком и присущие той или иной культуре, уникальны (Вежбицкая 1999, Wierzbicka 1999). Эмоции важны для всех культур и народов, но каждая культура имеет свою оценку, продолжительность, интенсивность их переживания и свои способы выражения (Богданова 2018б). Есть эмоции, более характерные для какой-то одной культуры и менее характерные для другой. Например, в русской культуре тоска – более длительное и основательное чувство, чем радость (радость, как правило, кратковременна). Помимо существительного тоска, в русском языке есть грусть и печаль. Глаголы, связанные с данными эмоциями, как правило, выражают активное действие: печалиться, горевать, тосковать, унывать, хандрить и т д. Как уже отмечалось, в отличие от русского языка, в английском отсутствуют лексемы, передающие все оттенки этих эмоциональных состояний, как и соответствующие им глаголы (Ср.: грустить – to be sad).
Замечено, что такие универсальные понятия, как «смех» и «слезы», «счастье» и «боль» также имеют культурную специфику (см. Wierzbicka 1999, 2014). Слово «боль» не может быть переведено на все языки со стопроцентным сохранением смысла, хотя большинство языков содержат словарную единицу, обозначающую «ощущение чего-то нехорошего в теле» (Wierzbicka 2014: 156). Как отмечает А. Вежбицкая, такая разница может иметь религиозную подоплеку, как, например, suffering – «страдание», восходящее корнями к христианской религии, и “dukkha” – «страдание» в переводе с санскрита, по смыслу приближающееся к словам, называющим эмоции на пути к нирване в буддизме – «беспокойство», «волнение», «нетерпение» (Wierzbicka 2014: 162-164).
Важно отметить, что само прилагательное «эмоциональный» имеет разные коннотации в разных культурах. Если в русской лингвокультуре оно называет положительное качество, свидетельствующее об открытости и искренности, «эмоциональный человек» – это прямой, открытый для общения человек, то в английской культуре “being emotional” часто свидетельствует об утрате самоконтроля, нарушении норм поведения и оценивается отрицательно (см. Wierzbicka 1999: 19). Данный языковой факт можно рассматривать как свидетельство того, что в структуре русской этнокультурной идентичности присутствует компонент «эмоциональная открытость», в структуре английской – «эмоциональная сдержанность», что находит проявление и в стилях коммуникации (см. Ларина 2015).
Как показал проведенный нами краткий обзор лингвистических исследований, когнитивная, коммуникативная и эмоциональная составляющие этнокультурной идентичности зафиксированы как в системе языка, так и в его употреблении. Этот факт подтверждает мнение о том, что в рамках лингвокультурологического подхода человек одновременно выступает как совокупность нескольких субъектов – как субъект культуры, субъект языка и субъект коммуникации (см. Красных 2007). Являясь носителем определённой культуры и говоря на определенном языке, который эту культуру фиксирует и хранит, он формирует лингвокультурную идентичность (Герман 2009, Красных 2007), системное изучение которой позволяет проследить взаимосвязь между языком, культурой, менталитетом и коммуникацией.
Человек Говорящий не может рассматриваться вне его культурной и лингвокультурной принадлежности. Взгляд на язык через этнокультурный ракурс представляется весьма перспективным, поскольку он способен дать объяснение многим явлениям в общей проблеме соотношения языка и мышления, а также способствовать изучению конкретных свойств менталитетов, определяющих типы поведения. Он открывает новые горизонты для междисциплинарных исследований, которые на основе анализа языка и полученных языковых фактов могут дать интересные результаты для каждой из смежных областей знаний.

БИБЛИОГРАФИЯ
ALBA-JUEZ, L., LARINA, T. (2018): “Language and Emotion: Discourse-Pragmatic Perspectives,” Russian Journal of Linguistics, 22 (1), pp. 9—37. doi 10.22363/2312-9182-2018-22-1-9-37.
BLUM-KULKA, S., HOUSE, J., KASPER, G. (eds.) (1989): Cross-cultural pragmatics: Requests and apologies. Ablex. Norwood, NJ.
GLADKOVA, A. (2013): “Intimate’ Talk in Russian: Human Relationships and Folk Psychotherapy,” Australian Journal of Linguistics, 33(3), pp. 322-343, DOI:10.1080/07268602.2013.846453
GLADKOVA, A. (2017): Communication Modes, Russian. In Kim, Young Yun (ed.) The International Encyclopedia of Intercultural Communication. Wiley. Hoboken, NJ: [DOI: 10.1002/9781118783665.ieicc0147] published online 13 December 2017.
GLADKOVA, A., ROMERO-TRILLO, J. (2014): “Ain’t it beautiful? The conceptualization of beauty from an ethnopragmatic perspective,” Journal of Pragmatics, 60, pp. 140—159.
GLADKOVA, A., LARINA, T. (2018a): “Anna Wierzbicka, Words and The World,” Russian Journal of Linguistics, 22 (3), pp. 499—520. doi: 10.22363/2312-9182-2018-22-3-499-520.
GLADKOVA, A., LARINA, T. (2018b): “Anna Wierzbicka, Language, Culture and Communication.” Russian Journal of Linguistics, 22 (4), pp. 717—748. doi: 10.22363/2312-9182-2018-22-4-717-748.
GODDARD, C. (2018a): Ten Lectures on Natural Semantic Metalanguage: Exploring language, thought and culture using simple, translatable words. Brill. Leiden.
GODDARD, C. (2018b): “A Semantic Menagerie: The Conceptual Semantics of Ethnozoological Categories,” Russian Journal of Linguistics, 22(3), pp. 539—559. DOI: 10.22363/2312-9182-2018-22-3-539-559.
GODDARD, C., WIERZBICKA, A. (1995): “Key words, culture and cognition,” Philosophica 55, pp. 37-67.
GODDARD, C., WIERZBICKA, A (2014): Words and Meanings: Lexical Semantics Across Domains, Languages, and Cultures. Oxford University Press. Oxford.
GUDYKUNST, W., TING-TOOMEY, S. (1990): Culture and Interpersonal Communication. Sage Series. Interpersonal communication. 8. Sage Publications. Thousand Oaks, USA.
HERRMANN, R.K., RISSE-KAPPEN, T., BREWER, M.B. (2004): Transnational identities: Becoming European in the UK. Oxford: Rowman & Littlefield.
HRYNIEWICZ, L., DEWAELE J.-M. (2014): “Exploring the intercultural identity of Slovak-Roma Schoolchildren in the UK”. Russian Journal of Linguistics. № 2, pp. 282 – 304.
HOFSTEDE, G. H. (1991): Cultures and Organizations: Software of the mind. McGraw-Hill Book Company (UK) Limited London.
HOUSE, J. (2006): “Communicative styles in English and German,” European Journal of English Studies, 10(3), pp. 249-267.
LARINA, T. (2015): “Culture-Specific Communicative Styles as a Framework for Interpreting Linguistic and Cultural Idiosyncrasies,” International Review of Pragmatics, 7 (5), pp. 195–215.
LARINA, T., OZYUMENKO, V. I., KURTES, S. (2017): “I-identity vs WE-identity in language and discourse: Anglo-Slavonic perspectives,” Lodz Papers in Pragmatics, 13(1), pp. 109–128. DOI:10.1515/lpp-2017-0006
LARINA, T, MUSTAJOKI, A., PROTASSOVA, E. (2017): Dimensions of Russian culture and mind. In Katja Lehtisaari and Arto Mustajoki (eds.) Philosophical and cultural interpretations of Russian modernisation. Series: Studies in Contemporary Russia.: Routledge, pp. 7–19. London/New York.
MACKENZIE, J. L. , ALBA-JUEZ, L. (eds.). (2019): Emotion in Discourse [Pragmatics and Beyond New Series 302]. John Benjamins Publishing Company. Amsterdam / Philadelphia.
OISHI, E. (2014): “Discursive functions of Japanese personal pronouns”. Russian Journal of Linguistics, 2, pp.54—79.
SIFIANOU, M. (1999): Politeness Phenomena in England and Greece: A Cross Cultural Perspective. New York and Oxford. Oxford University Press.
WATTS, R. (2000): Politeness. Cambridge University Press. Cambridge.
WIERZBICKA, A. (1997): Understanding cultures through their key words: English, Russian, Polish, German, and Japanese. Oxford University Press. Oxford.
WIERZBICKA, A. (1999): Emotions across languages and cultures. Diversity and Universals. Cambridge University Press. Cambridge.
WIERZBICKA, A. (2002): “Russian cultural scripts: the theory of cultural scripts and its applications,” Ethos, 30(4), pp. 401–432. doi:10.1525/eth.2002.30.4.401
WIERZBICKA, A. (2006): English: Meaning and Culture. Oxford University Press. Oxford.
WIERZBICKA, A. (2011): “Arguing in Russian: why Solzhenitsyn’s fictional arguments defy translation,” Russian journal of communication, 4, pp. 8–37.
WIERZBICKA, A. (2014): “Pain” and “suffering” in cross-linguistic perspective,” International Journal of Language and Culture, 1(2), pp. 149-174.
ZAPPETTINI, F. (2014): “Transnationalism as an index to construct European identities: An analysis of ‘transeuropean discourses’”, Russian Journal of Linguistics. № 2, 260 – 281.
АПРЕСЯН, Ю.Д. (2005): «О московской семантической школе», Вопросы языкознания, 1, с. 3-30.
БОГДАНОВА, Л.И. (2017): «Оценки и ценности в зеркале словарей русского языка», Russian Journal of Linguistics, 21 (4), с. 729—748. doi 10.22363/2312-9182-2017-21-4-729-748.
БОГДАНОВА, Л.И. .(2018a): «Академический дискурс: проблемы теории и практики», Cuadernos de Rusística Española, 14, с. 81 – 92.
БОГДАНОВА, Л.И.(2018б): «Оценочные смыслы в русской грамматике (на материале глаголов эмоционального отношения)», Russian Journal of Linguistics, 22 (4), с.844—873. doi 10.22363/2312-9182-2018-22-4-844-873.
ВЕЖБИЦКАЯ, А. (1999): Семантические универсалии и описание языков / Пер. с англ. А.Д. Шмелева под ред. Т.В.Булыгиной. Языки русской культуры. Москва.
ГЕРМАН, Н.Ф. (2009) «Лингвокультурная идентичность субъекта коммуникации», Вестник Челябинского государственного университета. Философия. Социология. Культурология, 11 (149), с. 63 – 66.
ГЛАДКОВА А. Н. (2010): Русская культурная семантика: Эмоции, ценности, жизненные установки. Языки славянских культур. Москва.
ГОРНОСТАЕВА, A.A. (2018): «Ирония и комическое в английской и русской лингвокультуре», Мир лингвистики и коммуникации: электронный научный журнал, 2, с. 101–115, Режим доступа: www.tverlingua.ru
ГРОМОВА, E.M. (2012): «О проблеме этнокультурной идентичности в современном образовании», Современные проблемы науки и образования, 4, URL: http://science-education.ru/article/view?id=6514 (дата обращения: 06.09.2019).
ДЕМЕНТЬЕВ В.В. (2018): «Непрямая коммуникация в русской национально-речевой культуре», Russian Journal of Linguistics, 22 (4), с. 919—944. doi 10.22363/2312-9182-2018-22-4-919-944.
ДЕМЕНТЬЕВ, В.В(2019): «Разговор по душам” в системе ценностей русской речевой коммуникации», Quaestio Rossica, 7(10) c. 255-274.
ЗАЛИЗНЯК, Анна А. Языковая картина мира. Энциклопедия Кругосвет. https://www.krugosvet.ru/enc/gumanitarnye_nauki/lingvistika/
ЗАЛИЗНЯК, АННА А., ЛЕВОНТИНА, И.Б., ШМЕЛЕВ, А.Д. (2005): Ключевые идеи русской языковой картины мира: Сб. ст. Языки славянской культуры, Москва.
ЗАЛИЗНЯК, АННА А., ЛЕВОНТИНА, И.Б., ШМЕЛЕВ, А.Д. (2012): Константы и переменные русской языковой картины мира. Языки славянской культуры. Москва.
ЗАЛИЗНЯК, АННА А. (2013): Русская семантика в типологической перспективе. Языки славянских культур, Москва.
КАРАСИК, В.И. (2002): Языковой круг: личность, концепты, дискурс. Перемена Волгоград.
КОЗЛОВА, Л.А. (2009): Этнокультурный потенциал грамматического строя языка и его реализация в грамматике говорящего. АлтГПА. Барнаул
КОЗЛОВА, Л.А. (2018): «Этнокультурный потенциал залоговых форм и его дискурсная актуализация», Russian Journal of Linguistics, 22 (4), pp 874-894. DOI: 10.22363/2312-9182-2018-22-4-874-894
КРАСНЫХ, В.В. (2007): Лингвокультурная идентичность Homo loquens. Мир русского слова. Москва.
ЛАРИНА, Т.В.(2007) «Этностилистика в ее коммуникативном аспекте», Известия РАН. Серия литературы и языка, 66, (3), с. 3-17.
ЛАРИНА, Т.В. (2009): Категория вежливости и стиль коммуникации: Сопоставление английских и русских лингвокультурных традиций. Языки славянских культур. Москва.
ЛАРИНА, Т.В. (2013): Англичане и русские:Язык, культура, коммуникация. Языки славянских культур, Москва.
ЛАРИНА, Т.В. (2013): «Коммуникативный этностиль как способ систематизации этнокультурных особенностей поведения», Cuadernos de Rusística Española, 9, с. 193 – 204
ЛАРИНА, Т.В. (2015): «Прагматика эмоций в межкультурном контексте», Вестник РУДН. Серия ЛИНГВИСТИКА = Russian Journal of Linguistics, 1, с. 144-163.
ЛАРИНА,Т. В. (2017): Основы межкультурной коммуникации. Академия. Москва.
ЛАРИНА, Т.В. (2019): «Эмотивная экологичность и эмотивная вежливость в жанре английской и русской анонимной рецензии», Вопросы психолингвистики. 1 (39), с. 38 – 57. DOI: 10.30982/2077-5911-2019-39-1-38-57
ЛАРИНА, Т.В., ОЗЮМЕНКО, В.И. (2016): «Этническая идентичность и её проявление в языке и коммуникации», Cuadernos de Rusística Española.12. с. 57 – 68.
ЛАРИНА, Т.В., ОЗЮМЕНКО, В.И. (2017): «Свобода личности как конституирующий компонент английского дискурса», Известия Южного Федерального университета. Филологические науки, 2, с. 160 – 172. DOI 10.23683/1995-0640-2017-2-160-172
ЛЕОНТОВИЧ, О.А. (2017): «Зеркало, в котором каждый показывает свой лик»: дискурсивное конструирование идентичностей», Вестник Российского университета дружбы народов. Серия: Лингвистика = Russian Journal of Linguistics, 21(2) с. 247-259.
ЛУРЬЕ, С.В. (1994): Метаморфозы традиционного сознания. Опыт разработки теоретических основ этнопсихологии и их применения к анализу исторического и этнографического материала. Типография им. Котлякова. Санкт-Петербург.
МАМАРДАШВИЛИ, М.К., ПЯТИГОРСКИЙ, А.М. (1997): Символ и сознание. Школа «Языки русской культуры». Москва.
МИЛОСЛАВСКИЙ И.Г. (2019): «Контекстуальность в русском языке», Russian Journal of Linguistics, 23 ( 3), с. 731—748. doi: 10.22363/2312-9182-2019-23-3-731-748.
ОЗЮМЕНКО, В.И.(2015): «Выражение эмоций грамматическими средствами английского языка», Вестник Российского университета дружбы народов. Серия: Лингвистика = Russian Journal of Linguistics, 1, с. 126-143.
ПАДУЧЕВА, Е.В. (2010): Семантические исследования. Семантика времени и вида в русском языке. Семантика нарратива. Языки славянской культуры. 1996. Изд. 2-е, 2010. Москва.
ШАХОВСКИЙ, В.И. (2015): Голос эмоций в языковом круге homo sentiens. Изд. 3-е, стереотип. Книжный дом «ЛИБРОКОМ». Москва.
ШАХОВСКИЙ, В.И.(2018): «Когнитивная матрица эмоционально-коммуникативной личности», Russian Journal of Linguistics, 22 (1), с. 54—79.
ШМЕЛЕВ А.Д. (2005): «Можно ли понять русскую культуру через ключевые слова русского языка?» ЗАЛИЗНЯК, АННА А., ЛЕВОНТИНА, И.Б., ШМЕЛЕВ, А.Д. (2012): Константы и переменные русской языковой картины мира. Языки славянской культуры. Москва. С. 1 –24.


REFERENCES

ALBA-JUEZ, L., LARINA, T.V. (2018):” Language and Emotion: Discourse-Pragmatic Perspectives,” Russian Journal of Linguistics, 22 (1), pp. 9—37. doi 10.22363/2312-9182-2018-22-1-9-37.
APRESJAN, J.D. (2005): “O moskovskoi semanticheskoi shkole [About the Moscow School of Semantics],” Voprosy yazykoznaniya ,1, pp. 3-30.
BLUM-KULKA, S., HOUSE, J., KASPER, G. (eds.) (1989): Cross-cultural pragmatics: Requests and apologies. Ablex. Norwood, NJ.
BOGDANOVA, L.I. (2017): “The Reflection of Evaluation in Russian Language Dictionaries,” Russian Journal of Linguistics, 21 (4), pp. 729—748. doi 10.22363/2312-9182-2017-21-4-729-748.
BOGDANOVA, L. I.(2018a): “Academic discourse. Theory and practice,” Cuadernos de Rusística Española, 14, pp. 81 – 92.
BOGDANOVA, L.I. (2018b): “Evaluative Senses in Russian Grammar (on the Basis of Verbs of Emotional Attitude),” Russian Journal of Linguistics, 22 (4), pp.844—873. doi 10.22363/2312-9182-2018-22-4-844-873.
DEMENTYEV, V.V. (2018): “Indirect Communication in the Russian Speech Culture,” Russian Journal of Linguistics, 22 (4), pp. 919—944. doi 10.22363/2312-9182-2018-22-4-919-944.
DEMENT”EV, V.V(2019): «Razgovor po dusham” v sisteme tsennostei russkoi rechevoi kommunikatsii», Quaestio Rossica, 7(10), pp. 255-274.
GERMAN, N.F. (2009) «Lingvokul’turnaya identichnost’ sub”ekta kommunikatsii», Vestnik Chelyabinskogo gosudarstvennogo universiteta. Filosofiya. Sotsiologiya. Kul’turologiya, 11 (149), .pp. 63 – 66.
GLADKOVA, A.A. (2010): Russian cultural semantics: Emotions, values, attitudes. Yazyki slavyanskoi kul’tury. Moscow.
GLADKOVA, A. (2013): “Intimate’ Talk in Russian: Human Relationships and Folk Psychotherapy,” Australian Journal of Linguistics, 33(3), pp. 322-343. DOI:10.1080/07268602.2013.846453
GLADKOVA, A. (2017): Communication Modes, Russian. In Kim, Young Yun (ed.) The International Encyclopedia of Intercultural Communication. Wiley. Hoboken, NJ: [DOI: 10.1002/9781118783665.ieicc0147] published online 13 December 2017.
GLADKOVA, A., ROMERO-TRILLO, J. (2014): “Ain’t it beautiful? The conceptualization of beauty from an ethnopragmatic perspective,” Journal of Pragmatics, 60, pp. 140—159.
GLADKOVA, A., LARINA, T.V. (2018a): “Anna Wierzbicka, Words and The World,” Russian Journal of Linguistics, 22 (3), pp. 499—520. doi: 10.22363/2312-9182-2018-22-3-499-520.
GLADKOVA, A., LARINA, T.V. (2018b): “Anna Wierzbicka, Language, Culture and Communication,” Russian Journal of Linguistics, 22 (4), pp. 717—748. doi: 10.22363/2312-9182-2018-22-4-717-748.
GODDARD, C. (2018a): Ten Lectures on Natural Semantic Metalanguage: Exploring language, thought and culture using simple, translatable words. Brill. Leiden:
GODDARD, C. (2018b): “A Semantic Menagerie: The Conceptual Semantics of Ethnozoological Categories,” Russian Journal of Linguistics, 22(3), pp. 539—559 DOI: 10.22363/2312-9182-2018-22-3-539-559
GODDARD, C., WIERZBICKA, A. (1995): “Key words, culture and cognition,” Philosophica 55, pp. 37-67.
GODDARD, C., WIERZBICKA, A (2014): Words and Meanings: Lexical Semantics Across Domains, Languages, and Cultures. Oxford University Press. Oxford.
GORNOSTAEVA, A.A. (2018): “Ironiya i komicheskoe v angliiskoi i russkoi lingvokul’ture,” Mir lingvistiki i kommunikatsii: e-journal , 2, pp. 101–115.
GROMOVA, E.M. (2012): “O probleme etnokul’turnoi identichnosti v sovremennom obrazovanii,” Sovremennye problemy nauki i obrazovaniya, 4; URL: http://science-education.ru/ru/article/view?id=6514 (data obrashcheniya: 06.09.2019).
GUDYKUNST, W., TING-TOOMEY, S. (1990): Culture and Interpersonal Communication. Sage Series. Interpersonal communication 8. Sage Publications. Thousand Oaks, USA
HERRMANN, R.K., RISSE-KAPPEN, T., BREWER, M.B. (2004): Transnational identities: Becoming European in the UK. Oxford: Rowman & Littlefield.
HOFSTEDE, G. H. (1991): Cultures and Organizations: Software of the mind. McGraw-Hill Book Company (UK) Limited. London.
HOUSE, J. (2006): “Communicative styles in English and German,” European Journal of English Studies, 10 (3), pp. 249-267.
HRYNIEWICZ, L., DEWAELE J.-M. (2014): “Exploring the intercultural identity of Slovak-Roma Schoolchildren in the UK”. Russian Journal of Linguistics, 2, pp. 282 – 304.
KARASIK,V.I.(2002): Yazykovoi krug: lichnost’, kontsepty, diskurs. Peremena. Volgograd.
KOZLOVA, L. A. (2009): Etnokul’turnyi potentsial grammaticheskogo stroya yazyka i ego realizatsiya v grammatike govoryashchego. AltGPA. Barnaul.
KOZLOVA, L. A. (2018): “The Ethnocultural Potential of Voice Forms and Its Discourse Actualization,” Russian Journal of Linguistics, 22 (4), pp.874—894. DOI: 10.22363/2312-9182-2018-22-4-874-894
KRASNYKH, V.V. (2007):Lingvokul’turnaya identichnost’ Homo loquens. Mir russkogo slova. Moskva.
LARINA, T.V. (2007): “Etnostilistika v ee kommunikativnom aspekte,” Izvestiya RAN. Seriya literatury i yazyka, 66, (3). pp. 3 – 17.
LARINA, T.V. (2009): Kategoriya vezhlivosti i stil’ kommunikatsii: sopostavlenie angliiskikh i russkikh lingvokul’turnykh traditsii. Yazyki slavyanskikh kul’tur. Moskva.
LARINA, T.V. (2013): “El estilo comunicativo como forma de sistematización de las particularidades etnoculturales de la conducta,” Cuadernos de Rusística Española, 9, pp. 193 – 204.
LARINA, T.V. (2013): Anglichane i russkie:Yazyk, kul’tura, kommunikatsiya. Yazyki slavyanskikh kul’tur. Moskva.
LARINA, T.V. (2015): “Culture-Specific Communicative Styles as a Framework for Interpreting Linguistic and Cultural Idiosyncrasies,” International Review of Pragmatics, 7 (5), pp. 195–215.
LARINA, T.V. (2015b): “Pragmatics of Emotions in Intercultural Context,” Russian Journal of Linguistics, 1, pp. 144―163.
LARINA, T. V. (2017): Osnovy mezhkul’turnoi kommunikatsii. Akademiya. Moskva.
LARINA, T.V. (2019): “Emotive ecology and emotive politeness in English and Russian blind peer-review,” Journal Of Psycholinguistics, 1, (39), pp. 38 – 57. DOI: 10.30982/2077-5911-2019-39-1-38-57
LARINA, T.V., OZYUMENKO, V.I. (2016): “Ethnic identity in language and communication,” Cuadernos de Rusística Española.12, pp. 57 – 68.
LARINA, T.V., OZYUMENKO, V.I. (2017): «Svoboda lichnosti kak konstituiruyushchii komponent angliiskogo diskursa», Izvestiya Yuzhnogo Federal’nogo universiteta. Filologicheskie nauki, 2, pp. 160 – 172. DOI 10.23683/1995-0640-2017-2-160-172
LARINA, T.V., OZYUMENKO, V. I., KURTES, S. (2017): “I-identity vs WE-identity in language and discourse: anglo-slavonic perspectives,” Lodz Papers in Pragmatics, 13(1), pp. 109–128. DOI:10.1515/lpp-2017-0006
LARINA, T, MUSTAJOKI, A., PROTASSOVA, E. (2017). Dimensions of Russian culture and mind. In Katja Lehtisaari and Arto Mustajoki (eds.) Philosophical and cultural interpretations of Russian modernisation. Series: Studies in Contemporary Russia.: Routledge, pp. 7–19. London/New York.
LEONTOVICH, O.A. (2017): “A Mirror in which Everyone Displays their Image: Identity Construction in Discource,” Russian Journal of Linguistics, 21 (2) pp. 247-259.
LUR’E, S.V. (1994): Metamorfozy traditsionnogo soznaniya. Opyt razrabotki teoreticheskikh osnov etnopsikhologii i ikh primeneniya k analizu istoricheskogo i etnograficheskogo materiala. Tip. im. Kotlyakova. Saint Petersburg
MACKENZIE, J. L. , ALBA-JUEZ, L. (eds.). (2019): Emotion in Discourse [Pragmatics and Beyond New Series 302]. John Benjamins Publishing Company. Amsterdam / Philadelphia.
MAMARDASHVILI, M.K., PYATIGORSKII, A.M. (1997): Simvol i soznanie. «Shkola “Yazyki russkoi kul’tury”» Moskva.
MILOSLAVSKY, I. G. (2019): “Contextuality in the Russian language,” Russian Journal of Linguistics, 23 (3), pp. 731—748. doi: 10.22363/2312-9182-2019-23-3-731-748.
OISHI, E. (2014): “Discursive functions of Japanese personal pronouns”. Russian Journal of Linguistics, 2 , pp.54—79.
OZYUMENKO, V.I. (2015): “Grammatical Means of Expressing Emotions in English Discourse,” Vestnik Rossiiskogo universiteta druzhby narodov. Seriya: Lingvistika = Russian Journal of Linguistics, 1, pp. 305—319.
PADUCHEVA E.V. (2010): Semanticheskie issledovaniya. Semantika vremeni i vida v russkom yazyke. Semantika narrativa. Yazyki slavyanskoi kul’tury, 1996. Izd. 2-e, Moskva.
SIFIANOU, M.(1999): Politeness Phenomena in England and Greece: A Cross Cultural Perspective. Oxford University Press. New York and Oxford.
SHAKHOVSKIY, V.I. (2015): Voice of emotion in the linguistic circle of homo sentiens. 3-d edition.: Knizhnyj dom «LIBROKOM». Moscow.
SHAKHOVSKY, V.I. (2018): “The Cognitive Matrix of Emotional-Communicative Personality,” Russian Journal of Linguistics, 22 (1), pp.54—79.
SHMELEV, A.D. (2012): “Is it possible to understand Russian culture through the keywords of the Russian language?” ZALIZNYAK, A.A., LEVONTINA, I.B., SHMELEV, A.D. (2012): Konstanty i peremennye russkoi yazykovoi kartiny mira. Yazyki slavyanskoi kul’tury. Moskva, pp.17-24. (In Russ.)
WATTS, R. (2000): Politeness. Cambridge University Press. Cambridge
WIERZBICKA, A. (1997): Understanding cultures through their key words: English, Russian, Polish, German, and Japanese. Oxford University Press. Oxford.
WIERZBICKA, A. (1999): Semantic universals and description of languages. Translated from English by A. Shmelev. Yazyki russskoi kul’tury. Moscow.
WIERZBICKA, A. (1999): Emotions across languages and cultures. Diversity and Universals. Cambridge University Press. Cambridge.
WIERZBICKA, A. (2002): “Russian cultural scripts: the theory of cultural scripts and its applications,” Ethos, 30(4), pp. 401–432. doi:10.1525/eth.2002.30.4.401
WIERZBICKA, A. (2006): English: Meaning and Culture. Oxford University Press. Oxford.
WIERZBICKA, A. (2011): “Arguing in Russian: why Solzhenitsyn’s fictional arguments defy translation,” Russian journal of communication, 4, pp. 8–37.
WIERZBICKA, A. (2014): “Pain” and “suffering” in cross-linguistic perspective,” International Journal of Language and Culture, 1(2), pp.149-174.
ZALIZNYAK, ANNA A. (2013): Russkaya semantika v tipologicheskoi perspektive. Yazyki slavyanskikh kul’tur, Moskva.
ZALIZNYAK, ANNA A., LEVONTINA, I.B., SHMELEV, A.D. (2005): Klyuchevye idei russkoi yazykovoi kartiny mira: Sb. st. Yazyki slavyanskoi kul’tury, Moskva.
ZALIZNYAK, A.A., LEVONTINA, I.B., SHMELEV, A.D. (2012): Konstanty i peremennye russkoi yazykovoi kartiny mira. Yazyki slavyanskoi kul’tury. Moskva.
ZAPPETTINI, F. (2014): “Transnationalism as an index to construct European identities: An analysis of ‘transeuropean discourses’”. Russian Journal of Linguistics. № 2, 260 – 281.
Для цитирования: Озюменко В.И., Горностаева А.А., Борисова А.С. Идентичность в современных лингвистических исследованиях // Cuadernos de Rusística Española, 15 (2019), 87 – 99.

ПОЛИТИЧЕСКИЙ ДИСКУРС И ИРОНИЯ: КОГНИТИВНЫЙ АСПЕКТ

А.А. Горностаева (Москва, Россия)
Московский государственный лингвистический университет
anngornostaeva@yandex.ru

ПОЛИТИЧЕСКИЙ ДИСКУРС И ИРОНИЯ: КОГНИТИВНЫЙ АСПЕКТ
Аннотация. Статья посвящена политическому дискурсу, который является предметом изучения ряда наук: психологии, социологии, лингвопрагматики, лингвостилистики. С точки зрения когнитивной лингвистики и теории критического дискурс анализа, язык политики формирует общественное сознание и, в конечном счете создает реальность. В статье рассматривается использование в политическом дискурсе такого приема, как ирония, для достижения говорящим своих целей и обеспечения максимального воздействия на аудиторию.
Ключевые слова: политика, дискурс, ирония, убеждение, манипулирование, общество.

Введение. Напряженная политическая ситуация в современном мире волнует многих. В последнее время появился ряд работ, посвященных политическому дискурсу и анализу различных его аспектов. Изучение политического дискурса имеет не только научные цели, но также способствует развитию плодотворной межкультурной коммуникации и предотвращению конфликтов. В данной статье анализируются примеры высказываний английских и американских политических деятелей, в которых использованы такие виды речевого воздействия на аудиторию, как убеждение и манипулирование. Для обеспечения максимального эффекта говорящие прибегают к различным экспрессивным средствам и стилистическим приемам, среди которых достойное место занимает ирония.
Ирония в политическом дискурсе выполняет различные функции – от агрессии и нападения на оппонента до оптимизации коммуникации и стирания интерперсональных границ.
Методология. Основной целью политического дискурса является достижение и удержание власти, как замечают сторонники критического дискурс анализа [Van Dijk 2009, Weiss, Wodak 2007, Fairclough 1995, 1996]. Эта цель достигается за счет таких стратегий, как убеждение и манипулирование [Озюменко 2017]. Эти стратегии сосуществуют и распадаются на ряд более мелких стратегий, список которых остается открытым: критика, нападение, защита, вежливое общение, ироническое общение и т.д.
Ирония как разноплановое явление рассматривается исследователями в разных аспектах. Выделяют ситуативную иронию, космическую иронию, иронию судьбы [Hutcheon 2005]. Иронию в коммуникации расценивают как соглашение между коммуникантами, основанное на общем понимании [Chambers 1990]; мнение говорящего, выражающее его отношение к ситуации [Yus 2018]. Авторы указывают на обманчивый характер иронии [Giora 2001] и ее эмоциональность.
Политический дискурс как способ воздействия на сознание. Политический дискурс является центральным понятием политической лингвистики – науки, призванной изучать воздействие на массовое сознание языковых средств и приемов. Лингвистический анализ языка политики – это, по сути, выявление способов использования языковых знаков для достижения определенных политических целей. В современной лингвистике значительное место занимает критический анализ политического дискурса, который направлен на изучение способов, с помощью которых социальная власть осуществляет свое господство в обществе. В центре внимания специалистов – языковые способы поддержания неравенства и сопротивления ему. Особое внимание ученые (Т. ван Дейк, Р. Водак, Н. Фэрклаф и др.) уделяют социальному, гендерному и этническому неравенству, злоупотреблению властью в различных сферах общественной жизни.
Общественное предназначение политического дискурса состоит в том, чтобы внушить адресатам, то есть аудитории, необходимость политически правильных, с точки зрения говорящего, действий и/или оценок. Иначе говоря, задача политического дискурса — не описать, а побудить к действию. Эффективность политического дискурса можно определить выполнением этой задачи. Борьба за власть и за доверие слушателей предопределяет функции политического дискурса и способы их реализации. Лингвисты выделяют следующие основные функции: интеграция и дифференциация групповых агентов политики; агональность и гармонизация отношений участников политического процесса; акциональная функция (в политике «говорить» значит «делать»); функция интерпретации (создание «языковой реальности» поля политики); контролирующая и регулятивная функции [Шейгал 2000].
В связи с тем, что, существуют два основных вида речевого воздействия – открытое (убеждение) и скрытое (манипуляция), исследователи придерживаются точки зрения о разделении двух гиперстратегий – убеждения и манипуляции, которые осуществляются путем воздействия на сознание, поведение и эмоции адресата с помощью разнообразных лингвистических речевых средств [Озюменко 2017: 206].
Ирония как инструмент убеждения и манипулирования. Ирония как категория дискурса имеет разные проявления – как высказывание; как речевой акт; как речевой жанр [Горностаева 2013]. Иронический смысл передается различными языковыми средствами, такими как метафора, гипербола, литота, сравнение, языковая игра и др. Ирония существует только в контексте и является продуктом совместной деятельности говорящего и адресата, воспринимающего и интерпретирующего иронию. Адекватное понимание иронии зависит от взаимоотношений между автором и адресатом, их культурного уровня, экстралингвистической ситуации и других факторов.
Умение использовать иронию в политическом диалоге – неотъемлемое качество истинного лидера. Анализ речей английских и американских политиков показал, что наиболее эффективно воздействуют на аудиторию именно те ораторы, которые часто прибегают к юмору, иронии, сарказму. Самоирония помогает предотвратить возможную критику или парировать нападки оппонентов, обезоруживая их. Искусные ораторы используют иронию, юмор, шутки, чтобы дискредитировать своих политических противников, а также чтобы избежать обсуждения нежелательных тем: “Politicians use jokes as a strategy aiming to embarrass their opponents in the eyes of other politicians. They joke to avoid discussions of pressing issues” [Fialkova, Yelenevskaya 2013: 218]. Напротив, государственные деятели, воздерживающиеся в своих речах от юмора и соблюдающие строгую официальность стиля, по нашим наблюдениям, менее популярны в обществе и имеют на него меньшее влияние.
Естественно, что у каждой политической языковой личности вербальные установки специфичны, кроме того, необходимо учитывать культурно-исторический контекст. Для того, чтобы понимать иронию и юмор в политическом дискурсе, адресат высказывания должен быть знаком с политической ситуацией, причинами разногласий и конфликтов, которые высмеиваются или осуждаются, а также с целями конкурирующих политических сил: “…in order to fully appreciate the meaning and significance of political humour one has to be familiar with the relevant political culture, the nature of disagreements and conflicts that are derided or condemned, and the goals of competing and struggling political forces” [Fialkova, Yelenevskaya 2013: 216].
Примеры и комментарии. Высказывания государственных деятелей и деятелей культуры на политические темы нередко представляют собой критику, направленную на определенный объект. Ирония делает эту критику завуалированной, но не менее очевидной. Так, в примере (1) американский актер Джимми Фэллон использует ироническое сравнение:
(1) During a speech yesterday, Hillary Clinton said she still doesn’t know if she’s running for president in 2016. You know, just like I still ‘don’t know’ if I’ll have a beer on St. Patrick’s Day. (Во время вчерашней речи Хиллари Клинтон сказала, что не знает, будет ли участвовать в президентской гонке в 2016 году. Это примерно как про меня сказать, что я пока не знаю, буду ли пить пиво в день Святого Патрика). (Ирония в данном случае подчеркивает неискренность Хиллари Клинтон, которая вводит в заблуждение своих потенциальных избирателей, скрывая свои планы).
Далее Джимми Фэллон добавляет:
(2) Hillary Clinton said she wants to travel this year, and won’t make any announcements about her plans to run for president until 2015. When asked where she’ll travel, she said, ‘New Hampshire, Iowa, and maybe spend a few months in Florida.’ (Хиллари Клинтон сказала, что она собирается путешествовать и до 2015 года не будет делать никаких заявлений относительно своих планов баллотироваться на пост президента. Когда ее спросили, где она будет путешествовать, она ответила: Нью-Гэмпшир, Айова и, возможно, несколько месяцев во Флориде) [http://politicalhumor.about.com/od/hillaryclinton/fl/Hillary-Clinton-Jokes.htm]. (Вторая фраза поясняет первую, используя иронический механизм двусмысленности. Подтекст таков: госпожа Клинтон посещает вышеперечисленные штаты с целью заручиться поддержкой избирателей).
Следующий пример (3) иллюстрирует иронию парадокса, которая часто выполняет развлекательную функцию и направлена на то, чтобы повеселить аудиторию, вызвать смех. Например, британский актер и комментатор Дэвид Митчелл, говоря о налогах, указывает на нелогичность системы налогообложения:
(3) The more conscience you have, the more you pay, the better person you are. Normally people tax things they want to discourage: nicotine, alcohol… What we do is discourage people from being nice by taxing it [YouTube. David Mitchell on tax avoidance, 20.02.2015]. (Чем больше у вас совести, тем больше вы платите, тем более благородным человеком вы являетесь. Но обычно налогом облагаются вещи, которые не поощряются: никотин, алкоголь… Происходит вот что: благородство облагается налогом, и люди не хотят быть хорошими). (Помимо развлекательной составляющей, ирония в данном высказывании содержит и серьезную подоплеку – критику общественного устройства, а вывод, сделанный ироничным говорящим, логичен по форме, но абсурден по смыслу).
К иронии парадокса прибегает и кандидат в президенты США от одной из самых эксцентричных политических партий Гэри Джонсон:
(4) I think the majority of people in this country are libertarians, but they don’t know about it [YouTube. The Party Crashers: Meet the Libertarians in the 2016 Election. 1. 06. 2016]. (Я думаю, большинство граждан США принадлежат к Либертарианской партии, просто они не знают об этом). (Политик в данном случае использует ироническую гиперболу the majority of people in this country для того, чтобы поднять рейтинг и привлечь внимание к своей позиции, так как на самом деле приверженцев Либертарианской партии не слишком много).
Ирония как способ сохранить лицо содержится в высказывании Барака Обамы, комментирующего неожиданную для многих победу Трампа на выборах:
(5) I said to the American people, regardless which side you are on in the election, regardless whether your candidate won or lost, the sun would come up in the morning. And that’s one bit of prognosticating that actually came true. The sun is up [YouTube Watch President Obama speak on Trump presidential victory, 9.11.2016]. (Я сказал американскому народу: кого бы вы ни поддерживали на выборах, какой бы из кандидатов ни выиграл, утром все равно взойдет солнце. И этот прогноз оказался верным – солнце действительно взошло). (Ироническое открытие очевидного – the sun would come up in the morning – в данном контексте маскирует смущение и призвано утешить и самого говорящего, и его сторонников. На самом деле Обама удивлен и разочарован результатами выборов, так как он поддерживал другого кандидата).
Ироническая игра слов (6) добавляет оттенок пикантности в политический дискурс и акцентирует точку зрения говорящего:
(6) Paying the correct amount of tax is an incredibly broad grey area… there are fifty shades of grey [YouTube. David Mitchell on tax avoidance, 20.02.2015]. (Как заплатить налоги правильно – это такой туманный вопрос… Здесь пятьдесят оттенков серого). («Пятьдесят оттенков серого» – название известного эротического романа, где главные герои – люди с садо-мазохистскими наклонностями. Дэвид Митчелл намеренно использует это словосочетание, иронически уподобляя систему налогообложения садо-мазохистским отношениям. Использование игры слов распространяется на значения слова grey – серый; туманный, неясный).
Выводы. Воздействуя на общественное сознание путем убеждения аудитории и манипулирования ее мнением, политические деятели осуществляют свои цели. Для достижения лучшего эффекта в процессе коммуникации, используются различные языковые средства. Использование иронии в политическом дискурсе – важное лингвистическое явление, получившее особенное распространение в современной ситуации. Ирония действует в соответствии со стратегиями политического дискурса и помогает говорящему реализовать свою коммуникативную интенцию.
Литература
Горностаева. А.А. Ирония как компонент английского стиля коммуникации. Монография. М.: ИПЦ «Маска», 2013. — 240 с.
Озюменко В.И. Медийный дискурс в ситуации информационной войны: от манипуляции — к агрессии // Вестник Российского университета дружбы народов. Серия: Лингвистика. 2017. Т. 21. № 1. С. 203—220.
Шейгал Е.И. Театральность политического дискурса // Единицы языка и их функционирование: межвуз. сб. науч. тр. – Саратов: Изд-во СГАП, 2000. Вып. 6.
Chambers R. “Irony and the canon”, Profession 90 (MLA): P. 18–24, 1990.
Fairclough N. Media Discourse. London: Edward Arnold. 1995.
Fairclough N. Language and power. Longman 1996. – 135 p.
Fialkova L., Yelenevskaya M. In Search of the Self: Reconciling the Past and the present in Immigrants’ Experience. Tartu ELM Scholarly Press, 2013. 282 p.
Giora R. Irony and its discontent // Utrecht publications in general and comparative literature. Vol. 35. John Benjamins publishing company, Amsterdam/ Philadelphia 2001. P. 165-185.
Hutcheon L. Irony’s Edge. The Theory and Politics of Irony/L.Hutcheon. – New York: Routledge, 2005. – 248 p.
Van Dijk T. A. Society and discourse: how social contexts influence text and talk. Cambridge University Press, 2009. – 299 p.
Weiss G., Wodak R. (eds.) Critical discourse analysis: theory and interdisciplinarity. London, Basingstoke, New York: Palgrave, Macmillan, 2007.
Yus F. Attaching Feelings and Emotions to Propositions. Some Insights on Irony and Internet Communication. Russian Journal of Linguistics, 22 (1), 94—107.

A.A. Gornostaeva
Moscow State Linguistic University
anngornostaeva@yandex.ru

POLITICAL DISCOURSE AND IRONY: COGNITIVE ASPECT
Abstract. The article is devoted to political discourse, which is the centre of attention of many modern scholars and is the focus point of a number of branches – psychology, sociology, language pragmatics, stylistics etc. According to cognitive linguistics and Critical Discourse Analysis (CDA), political discourse forms social opinion and constructs political reality. The paper examines irony as a device used in political discourse by a speaker to reach his/her aims and produce the best effect on the audience.
Key words: Politics, discourse, irony, persuasion, manipulation, society.

Для цитирования: Горностаева А.А. Политический дискурс и ирония: когнитивный аспект // Когнитивные исследования языка. Выпуск XXXVII. Материалы IX Международного конгресса по когнитивной лингвистике, 16-18 мая 2019 г. Н.Новгород. С. 700-706.